— О, татарин! — Радости его не было предела. — Пацаны, Витька—Татарин пришел!
Он тряс меня за плечи, ощупывал, словно мы не виделись с ним сто лет, а до этого столько же делили землянку, окоп и хлеба горбушку.
— Это надо сбрызнуть, это надо сбрызнуть — гомонил он и мне показалось даже, что в уголках глаз у него стоят слезы.
На выделенную сумму одна окаменелость принесла три бутылки портвейна и плавленый сырок, вторая в это время утоптала неподалеку траву и соорудила из кирпичей и доски скамейку, а из невесть откуда взявшегося деревянного ящика стол.
— Не уехал, значит, — все так же причитал Виктор, — а я значит думаю, чего это Витька не заходит, уехал, думаю, значит. А ты задержался, задержался, я смотрю. А и как, ядрена матрена, не задержаться, у нас же тут просторы!
Виктор принял из рук пластиковый стаканчик, залпом выпил его, с оттяжкой занюхал рукавом и еще раз сказал — пррроостооры — после чего обвел рукой пространство из труб, заборов, да пыльного бурьяна.
— Кто к нам попал, тот, считай, пропал. Никуда отсюда уезжать не захочет. А ты чего не пьешь?
К вечеру следующего дня Виктор приволокся во двор, вызвал меня молодецким свистом и сообщил, что назавтра у нас с ним назначены лечебные процедуры.
— Да не ссы ты! — успокоил он меня сомнительным каламбуром. — Все будет чики—пуки. К тете Кате пойдем.
Тетя Катя оказалась скорее бабой Катей и принимала нас на дому. Я робко мялся, не зная с чего начать.
— Ну, вы тут это, а я это — сказал Виктор, — сбегаю, печенья к чаю принесу.
— Ну чего, — неожиданно звонким и бодрым голосом сказала тетя Катя, — и чего мы такие стеснительные? Значит как своё добро пихать куда попало они первые, а как чего так мнутся, так что ли?
Я не знал что ответить и молчал.
— Глуп детина, а пихает вглубь, скотина. — Скабрезно сострила казавшаяся такой культурной тетя Катя… Значит так, в ванной вата и раствор — свое добро протереть и сюда, ко мне, а я пока руки вымою.
— Триппер. — Как раз в тот момент, когда Виктор вернулся, поставила диагноз тетя Катя. — Слышишь, Виктор, у твоего друга триппер и если он мне не расскажет, какая из местных шалав его наградила, передай, что хер ему по всей морде, а не лечение.
— Так вы ему сами скажите, тетя Катя?
— А шо я ему буду говорить? — с характерными мягкими интонациями протянула тетя Катя — Я такому дураку, что свой конец сует куда попало еще буду что—то объяснять? Я буду тратить на него свои слова, я буду на него тратить свое терпение, и зачем?
— А зачем?
— Ну, Виктор, это же твой друг, это твой товарищ, значит вы с ним одного поля ягода, вот и объясни этому порчаку где его место и шо с ним будет.
Я еще минут пять выслушивал это вялое переругивание, уже чашки стояли на столе, уже вскипел чайник, уже выставлены были на стол сушки и пряники.
— Я прошу прощения, — наконец вмешался я, — Екатерина…
— Иосифовна.
— Екатерина Иосифовна, позвольте я расскажу?
— Да уж будьте любезны…
— Болезнь я подцепил в Прёте.
— Молодой, человек, скажи — «гвоздика».
— А в чем собственно… ну, гвоздика.
— Не кизди—ка.
— Да не, тетя Катя, — вмешался Виктор — Он, это, в натуре не местный.
— Не местный? — Екатерина Иосифовна сняла очки и пристально поглядела на меня — Столичная птица редкий гость в нашей глухомани. Интересно. Действительно, лицо ваше мне незнакомо. Ну что ж, о причинах вашего появления здесь не спрашиваю, наверняка приехали осмотреть местные просторы. Тем более, что Виктор у нас известный гид—экскурсовод. В конце концов, какое мне дело? Кто кого сгрёб, тот того и уёб… Но учтите, если ко мне заявится, через недельку, какая—нибудь особа, и укажет на вас… Меры приму незамедлительно. — Баба Катя посмотрела на меня прищурившись и я выдержал этот пронзительный, сверлящий лицо взгляд.
– Ну что ж, — наконец отпустила взгляд баба Катя, — сейчас поставлю вам укол и завтра, в это же время приходите. Можете один, а можете с этим вашим, — тут она слегка поморщилась, — гидом. Расскажете что—нибудь интересненькое, какие нибудь столичные сплетни.
Она весело подмигнула и мы раскланялись.
Ух, пронесло, — думал я, выходя на улицу и закуривая.
— Не—не, — отказываясь от моей зажигалки отмахнулся Виктор и достал коробок, — лучше прикурить от спички, чем от грёбаной затычки. А ловко тетя Катя тебя вычислила, а?
— В смысле, что значит вычислила, — не понял я.
— Ну, что ты в Штырин заехал по делу мутному.
— С чего ты взял? С чего она взяла? По какому еще мутному.
— А хрен его знает, — беззаботно ответил Виктор, — я ж к тебе в голову не залезу. Только неспроста ты здесь.
— Да нет, я просто это, ну в отпуске…
— Ты меня не проведешь — хрен на ландыш не похож. — Виктор словно бы заразился манерой бабы Кати вставлять скабрезности, — А уж тетю Катю не проведешь тем более. Она людей на «раз—два» видит, ей в этом моменте не то что рентген, следователь Помоев в подметки не годится — 18 лет Магаданской каторги как никак. Че смотришь? Репрессированная она, политическая. Пошли лучше, пива мне купишь.
Я опять был, что называется в строю, и проводил дни напролет, мониторя телеэфир в поисках подробностей «Прётской бойни», как к тому времени с легкой руки журналистов называли трагедию.
Поначалу, когда динозавр отечественной электронной мысли, телевизор «Рекорд» только вернулся из ателье, я караулил все выпуски новостей — утренние, дневные, итоговые по всем каналам, какие допотопный агрегат только мог ловить. Немало времени у меня ушло на то, чтобы воскресить старую
