Неведомо что вскоре появилось в низине и окруженное сизым облачком выхлопа, трясясь на кочках, натужно рыча, принялось штурмовать взгорок. По приближении в нем угадывались очертания грузовичка, дряхлого и древнего как дорога, по которой он ехал, и страшного, как моя жизнь. Он упорно карабкался в гору, цепляясь за неровности дороги сношенными шинами, как жучок цепляется лапками за мокрый лист.
Я вышел на дорогу и стал голосовать. Грузовичок остановился, как испустил дух. За рулем сидел водила — масляная, в кудряхах харя, выпученные глаза, жидкие черные усики над губой — точь в точь кот. На пролетария, зарабатывающего на жизнь баранкой, он походил мало, скорее был каким нибудь фермером или скупщиком сельхозпродукции. Отчего—то я сразу приклеил к нему характеристику «мироед».
Я распахнул дверь и вскочил на подножку.
— Подбросишь, — спросил я у водителя, не уточняя впрочем куда, и более даже, опасаясь этого вопроса с его стороны.
— Докуда, — мрачно оглядывая меня поинтересовался водитель.
— А докуда сам едешь? — нашелся что сказать я в ответ.
— Денег сколько дашь?
— Нету у меня денег.
— Раз денег нету, пешком ходи, говорят для здоровья полезно — процедил мироед и начал крутить стартер.
Грузовичок, извергая из себя какие—то свои механические проклятья, обдавая все вокруг удушливым дымом с бессчетного раза завелся и тихонько тронулся.
А была, не была, — решил я, уцепился руками за задний борт, подтянулся, и вполз в кузов набирающего ход грузовика. До куда нибудь, да доеду. Но не успел я осмотреться, как грузовик, скрипя и щелкая нутром, затормозил и остановился.
Хлопнула дверца и разъяренная водительская харя подалась ко мне через борт. Водила тряс монтировкой и орал.
— Ты тихо понял меня что ли, мудила — нет денег ходи пешком. Вылезай, урод комнатный. Вылезай кому говорю. Совсем бомжи ошалели.
— Да, ладно, не ори, — отбрехивался я от мироеда, — ну не получилось, чего орать—то. Сейчас вылезу. Убыло от тебя что ли?
Я подошел к борту, к тому краю что был подальше от психованного водилы, и стал тихонько, чтобы не ударить больную ногу слазить.
— Не, ну я с людей нынче вообще поражаюсь, — опять задергался водила, — залез в мою машину, да еще не спеша так, с ленцой вылазит. Резче давай, а то огребешь монтеркой!
— Ты, можно подумать, в аэропорт спешишь. Или на тещины похороны. — сострил я. — Не видишь, нога у меня больная.
— А башка у тебя не больная, по чужим машинам лазить?
Я к этому времени уже стоял перед ним на земле и отряхивался от белесой, неведомо откуда налипшей пыли.
— А ты сам посмотри. — И я наклонил голову.
— Ой—ё!
— Одни только руки, почитай, более менее и целы — я показал ободранные ладони.
Мироед насторожился.
— Побегушник что ль?
— Ага, побегушник, ты б по этой дороге проехал просто так, да? Тебя бы под каждой елкой солдатики с овчарками до трусов досматривали, да шайтан—кибитку твою по винтикам разбирали.
— Это верно. А что тогда? — задал он мне чисто одесский вопрос.
— А нифига! — усмехнулся я, — бегу вот себе, только не из заключения, а от себя самого, что ли. Сам себя держу, сам у себя из рук вырываюсь, видишь изодрался как.
— Ну, раз так, поехали тогда, что уж, — смягчился вдруг водитель, — подкину тебя от тебя же подальше, может фору выиграешь. Да подсобишь мне заодно в одном деле.
В нагретой, гремящей кабине грузовичка было очень уютно. Да еще, добавляя комфорта, заколыхался, защекотал ноздри сигаретный дымок. Курить мне хотелось до головокружения, до дрожи в суставах, до, казалось, неминуемой, если не закурю тотчас, потери рассудка. Но просить у прижимистого куркуля—водителя не хотелось. Итак удалось едва—едва сменить его гнев на милость. Однако дымок манил.
— Дай сигаретку. — Набравшись смелости все же попросил я мироеда.
— Выеби Светку. — Тотчас, заржав, ответствовал водила.
По тому, как он мгновенно ответил на вопрос выходило, что не я один, а пожалуй, что и все обращающиеся к нему с подобной просьбой люди получали такой же ответ. Классический все же он мироед, у такого снега зимой — тряси не тряси накладными, не допросишься.
— Светка заболела — тебя ебать велела! — Огрызнулся я на водилу. А фигли, мы тоже не пальцем деланные.
Ответом мне было задорное гоготание.
— Может тебе еще легкие напрокат дать? — Проржавшись спросил водитель. — Кури, что уж тут, раз напросился.
Мы куда то ехали по извилистой, петляющей то по полям, то по перелескам дороге. Вот ведь — сидел на взгорке, ждал неведомо чего, думал я пуская в приоткрытое окно ароматный дымок, и явилось мне это «неведомое что», а вместе с ним и «неведомое чмо», не таким уж и чмом в последствие оказавшееся. Теперь это неведомо что, везет меня неведомо куда и ведь, что самое интересное привезет. Сказка просто какая—то. В самом начале своего путешествия, я помниться смотрел на разметку дороги, и представлял себе что это нить Ариадны. Теперь и разметки нет, да и нить уже не раз оборвалась и запуталась. А клубок и вовсе сгинул. А я все куда—то бегу. Куда? Да все туда — неведомо куда.
Вскоре мы свернули с асфальтовой дороги на проселочную и вот — тут то и начались настоящие испытания для грузовичка. Он подскакивал на рытвинах, взмывал над дорогой и приземлялся, будто бы содрогаясь всем телом, потом на секунду замирал, и продолжал движение, отплевываясь пылью из под колес. Пару раз ему даже пришлось одолеть вброд ручей. Солнце уже давно прошло зенит и и начинало крениться на борт.
Грунтовая дорога исчезла совсем, но водитель, держа в уме какие—то метки смело свернул в рощицу. По лесу шла едва наезженная колея. Ветви теперь хлестали по кабине и по кузову, лезли в лобовое и боковые стекла, царапались об обшивку. Грузовик ухал как филин, продираясь через чащобу, забираясь по ней куда—то вверх и вбок. Каждый раз, когда водитель крутил вполоборота руль, правя грузовичок в самое сплетение веток, мне казалось, что все, приехали, сейчас—то уж точно дорога закончится, но в последний миг ветви расступались и мы продирались дальше и дальше. Грузовик наш рычал, кряхтел,
