вступали особо в разговоры. Иными словами попросту не пускали Софью на порог.
Учительнице было жаль детей, но поделать она ничего не могла. Ситуация в принципе устраивала районное школьное начальство. В редкие моменты, когда Софья выбиралась в район с отчетами и за зарплатой ей советовали не особо обращать на это внимание. До тех пор, пока не случилась, в масштабах всей страны, перепись.
Софью подрядили, как единственное здесь официальное лицо, связанное с внешним миром, произвести перепись населения Молебной. С задачей в подгорной части она справилась шутя, а нагорная часть отказалась переписываться наотрез. Нагорновские сразу же объявили перепись порождением дьявольских задумок.
Община не признавала ни власть, ни любые её атрибуты, включая безобидные справки и документы — все то, обладание чем облегчает современному человеку жизнь. Была у них и масса запретов совсем уж глупых. Например они не признавали спички, серянки, как они их называли, мотивируя это тем, что на сере в аду дьявол грешников жарит, да и еще множество полезных, произведенных в миру вещей. Но это все ерунда и придурь — главное же, что они не признавали все, абсолютно все, исходящее от власти ибо считали власть антихристовой.
Деньги, кстати, они тоже не признавали и отказывались держать в руках. Узнав от Софьи этот факт мне стала предельно понятна роль Толяна в их жизни. Он был посредником между ними и миром, в той части, где они не могли обойтись без мирского. Соль, железо, стекло и прочее, что они не могли добыть сами.
Так вот, перепись они сочли чуть ли не приближением апокалипсиса и их отношения с учительницей, и без того сложные, окончательно испортились.
В тоже время условия переписи и не подразумевали, что каждый лично должен сообщить о себе все сведения. Поэтому добросовестная Софья, воспользовавшись помощью вездесущего Полоская, верного сторожа и оруженосца, просто подсчитала количество сектантов, их пол, и самый примерный возраст. Так власти попали сведения о том, что в Молебной порядка пятнадцати детей школьного возраста выключены из системы всеобщего образования. И началось.
Мне особенно интересным показалось то, что и ранее власти в районе, во всяком случае власти образовательные знали, что в Молебной есть целая группа детей, не ходящих в школу. Но так как эта группа по документам нигде проведена не была то ее как бы не существовало в природе. И никому эти дети нужны не были. Теперь же, по результатам переписи рушилась вся стройная отчетность чиновников, вскрывались пробелы и недоработки. Ситуация требовала исправления.
Так как ехать в какую—то Молебную, куда, что называется, только самолетом можно долететь, чиновникам было не с руки, дело решили перепоручить тому, кто всю эту кашу и заварил, то есть Софье. Как выразился, с её слов, важный образовательный чин: хуже дурака может быть только инициативный дурак. И, как ни странно, я был с ним полностью согласен. Я и сам, как показали недавние события — такой же.
Итак, Софье было поручено, с началом учебного года, исправить ситуацию. Все дети должны ходить в школу, о чем, с приложением табелей и ведомостей, надлежало доложить по окончании первой четверти. В противном случае обещались далеко идущие выводы. Вплоть до лишения Софьи статуса учителя и вручения ей «волчьего билета». То есть распространения по цеху информации о профнепригодности данной особы. Что моментально сокращало её шансы на выживание в нашем структурированном обществе.
Отличное решение. Грамотное во всех смыслах. Соломоново, я бы сказал. На такое способен только гениальный стратег и не менее гениальный тактик. Загнать девчонку за Можай, на сучьи выселки, и начинать её шантажировать лишением поста в этом позабытом всеми уголке. Да понты это все. Где они еще найдут дурочку сюда ехать.
Эти соображения я и сообщил Софье. И предложил ей делать хорошую мину при плохой игре. То есть не делать ничего вообще. Но этот вариант её не устроил. Тогда я предложил, не долго думая, просто пустить пыль в глаза. Составить липовые ведомости и табели, и по ним отчитаться. Но и этот вариант не подошел. Софья опасалась комиссии, проверки, вскрытия подлога и, как следствия, обвинения в должностном преступлении. А это еще хуже волчьего билета.
Конечно, ни о какой комиссии речи быть не могло, ну не верил я что эта комиссия рискнет сюда забраться. Я здесь врача—то ни разу не видел, почтальона. Что уж говорить об образовательных бонзах, нежных, восприимчивых к любому чиху и встряске, зажиревших на обильных государственных и цеховых харчах. Оно им надо? Сжуют и не проглотят эти фальшивые табели. Главное — чтобы под сукном всегда была нужная бумажка. Бумажка — вот оружие! Там, где в любой момент можно не отрывая зад от теплого кресла достать отчетец, сводочку, график не бывает ни правды, ни объективности.
А если и этого окажется недостаточно, то тут же развернуть, с помощью этой же бумажки ситуацию в другую плоскость и искренне вознегодовать: ай—яй—яй, как же так! Вот ведь негодяи, подсунули липу. Накажем. Не углядел. Исправлюсь.
Но чем больше я разворачивал перед Софьей наполеоновские планы очковтирательства и профанации, тем больше она мрачнела.
Наконец, устав от моих прожектов, она прервала меня.
— Спасибо, Виктор, за ваше участие, — сказала она твердо и холодно, — но у нас с вами слишком разнятся точки зрения. Я вас прошу забыть обо всем, что я вам тут рассказывала, и вчера, и сегодня, забыть как сон, как забываешь случайно подслушанный в толпе разговор. Вы… Я думала… Я рассказала вам о беде в своей семье, после рассказала о своей профессиональной проблеме, думала что вы, как человек чуткий меня поймете, но нет… Я на самом деле плохой педагог, плохой оратор и совсем никудышный политик. Я не имею морального права быть учителем, при моем попустительстве дети уже с год как не ходят в школу, а я ничего не предпринимаю. Это трагедия, понимаете, моя личная трагедия. И я ее буду переживать сама. Я приму её и смирюсь с ней. А пока, до начала учебного года, да и после, до самой моей поездки с отчетами в Штырин, я буду ходить каждодневно туда, в Нагорную, к этим косным, темным людям. Буду валяться у них в ногах и умолять их позволить ходить детям в школу. Я до конца буду пытаться если не вырвать этих детей из вековой тьмы неведения, то хоть немного её развеять. Последний, мизерный шанс, какой только оставит мне судьба буду для этого использовать. И, параллельно, учить тех, кто уже записан в школу.
Вы думаете я держусь за должность, за статус, — она горестно усмехнулась, как—то по настоящему, по—взрослому, и в то же время по—детски искренне, — низкого вы обо мне мнения. Теперь идите. Спасибо за все — за утешения, за советы, за желание помочь. Я вам благодарна, но такая помощь мне не нужна. А дальнейшие уговоры неуместны.
Я остолбенел. Должно быть истуканы острова Пасхи, могущественные в прошлом боги и повелители,
