— А то оставайся. — Зажевав четвертью луковицы предложил Щетина.
— Оставайся конечно, чё ты. — Поддакнул Полоскай.
— Нет мужики — выдохнул я наконец душившую меня воздушную пробку. — Ну и ядреный самогон. — Спасибо вам за все, что для меня сделали, но я не останусь.
— А то бы остался, — как ни в чем не бывало, подавая мне наполненную кружку и кусок хлеба с салом, — подхватил Изынты. — Сейчас трохи снег ляжет, дела пойдут. Сейчас мы медь на себе, як те волы тягаем. То не дело. А по снегу встал на лыжи, как твой Девятьяров, впрягся парою в саночки, и потянул.
— Чего, какие лыжи?
Мир, несмотря на густеющее темнотой небо, расцветал все более и более ярко, а люди становились все роднее и родне.
— Та на лыжах, говорю, тягать удобнее. Больше меди привозить будем. Заживем як пановья.
— О! — Меня внезапно осенило. — Кстати о птичках, а хочешь, я вам с Полоскаем лыжи подарю?
— Та ну тебя, закусывай давай… Гляди какая закуска богатая…
— Широкие, охотничьи. Хорошие лыжи. Две пары. Их только просмолить нужно. У меня есть. Хочешь?
— Ну неси.
Я встал, пошатнувшись, и пошел было за лыжами, но Изынты усадил меня, одернув за штанину.
— Выпей сперва. О! Це гарный хлопец! Уважаю!
Ободрав в кустах руку, пару раз поскользнувшись, натыкаясь в густеющих сумерках на все углы я добрался до школы. Настроение мое, подогретое спиртным, было прекрасным, погода теплой, ближайшие перспективы заманчивыми. А что там будет дальше — так ли это важно для человека, которому нет и двадцати пяти, который здоров, силен, энергичен и кое—что уже повидал.
В таком благодушном состоянии я и ступил на крыльцо жилой половины школы. Лыжи я хранил у себя в каморке, в сараюшке опасался что детвора, случайно их стащит и поломает.
Я щелчком отправил в полет окурок и взялся за ручку двери. Что—то кольнуло на миг в груди, что— то нехорошее обрушилось и впиталось внутрь меня и сжавшись там, внутри, в комок, замерло затаив дыхание, как зверь перед прыжком. А в следующий миг я уже беззаботно вваливался внутрь помещения, сосвежу ощущая всю его теплоту.
В сенях было темно. Дверь в комнату Софьи была прикрыта, только по полу струилась тонкая полоска света. Я на ощупь нашаривал вход в свою каморку, возил рукой по стене и ни как не мог его найти. Вот ведь алкаш, на ровном месте заблудился. Была бы у тебя жена, давно бы уж запилила до смерти такого недотёпу. Но так, как жены у тебя, Маратик нету и не предвидится, приходится тебе пилить себя самому.
Я бы может и бросил все эти бесцельные блуждания впотьмах и вернулся бы, сойдя за пустозвона, к балку, но из комнаты Софьи до меня донеслись звуки. Я прислушался. Мне показалось или я действительно услышал какие—то вздохи? А теперь кто—то говорит, — приглушенно, негромко, но с настойчивостью. Я напряг слух. Вроде тихо. Потом опять — бу. Бу—бу—бу. И более тонкий голос — еет. Я ее—ет. И опять тишина. Я весь обратился в слух, замер. Но больше никаких звуков из—за двери не доносилось. А, ну её, наверное занимается дополнительно с отстающими учениками.
И только я расслабился, как за дверью опять послышалась возня, как будто кто—то пихался или боролся — тяжелое дыхание, сопение, сдавленные стоны. Потом опять послышались голоса. Теперь уже было ясно, что детей там нет. Там Софья и она с кем—то. Как не хотелось мне в этом признаваться, но факты были весомы и отрицать их было глупо. За дверью была Софья и она была с мужчиной.
Что ж, проворонил ты свое счастье, Маратик. Проворонил еще тогда, в Штырине. В тот самый момент, когда взыграла в тебе спесь и погнала тебя прочь, к новому в твоей судьбе повороту, ко второй, гораздо более нажористой порции злоключений.
Ну что ж, так всегда и бывает. Кому—то сливки погуще, а кому—то и вялый шиш — леденец. Неизвестный счастливчик тешится сейчас с неземной красоты и неимоверных душевных качеств дамой, а тебе и остается только, что работать на подхвате у Федоса быком—производителем. Бездушно осеменять неизвестных кобыл с целью получения приплода. Именно приплода, а не детей. А ты терпи. Терпи, скот!
Хотя, отчего же? Давненько я, пожалуй, не промышлял мордобоем. И хотя расположения Софьи я не верну, зато душеньку отведу. Да и интересно, в конце концов, просто по—скотски любопытно — кто же это такой счастливчик?! Пожалуй, гляну. А там — будь, что будет. Видно так повелось, что с каждой моей встречей с этой девушкой начинаются в моей жизни новые вехи, новые беды и новые дороги. Пусть будет так. И я распахнул дверь.
Дверь, мною же самим и излаженная дверь, распахнулась бесшумно — уж у меня—то было время сделать так, чтобы петли не скрипели. Я подался вперед, наобум выставив вперед руки и нашарил занавеску на дверном проеме. Так и стоял, тихонько теребя ее и не решаясь зайти внутрь. Через ситец этой занавески мне были видны две тени, одна пониже, другая повыше и погрузнее. Тени нависали над столом. Настольная лампа интимно светила. Жаль было нарушать идиллию. Тишину в комнате нарушало только тяжелое дыхание Софьи, да сопение ее гостя. Еще врывалось в эту доверительную тишину бормотание дизель—генератора из стоящей неподалеку сараюшки.
Надо бы его к зиме в дом занести, от морозов—то — ни к месту подумал я. Да что же это они молчат — запоздало, отбросив к черту дизель, спохватился я. Я было уже хотел войти, но собеседник Софьи заговорил. Голос принадлежал Толяну, в этом не было никаких сомнений.
— Я, Софья, терпеливый, — говорил он, — но я вечно ждать не буду, и предлагать тоже.
— Анатолий, я вам уже давно все сказала и нет смысла…
— Да что ты, в самом деле, — раздраженно забурчал Толян, постепенно взвинчивая голос, — сказала, ты—вы, му—хрю. Я тебе не профессОр из института, я человек простой. Я тебе говорю, поедем, а? За мной ведь знаешь как — у меня и дом, и деньги, и здоровье… Ну что тебе тут мучиться. Ведь пропадешь ты здесь, в этом углу медвежьем. Здесь ведь одне бичи живут, да сверчки божьи. Поехали.
— Анатолий, я вам уже много раз говорила…
— Да что ты там говорила?! Я говорунов не люблю, я человек деловой, ты подумай, дурочка. Это ты счас молодая, красивая, а через пару лет что? Засохнет здесь твоя красота и никому она не нужна будет. Тогда сама готова будешь за кого угодно пойти, я ли не знаю. Повидал, пожил.
Ага, повидал, пожил, — злорадно думал я, — Толик знает, Толик пожил, Толик хрен на все положил. Мели Емеля — твоя неделя. Похоже Толян сватается. И сватается неудачно.
Я представил себе свадьбу. Анатоль, с масляным блином морды, в отутюженном фраке, с
