качества приняли за его ум: способности, или хитрость, или знания... Но только не ум! Ум – явление социальное и положительное. Он понимает в жизни те сокровенные тайны... Пусть не понимает – их, может быть, и самому умному не понять, – но хотя бы догадывается, хоть чувствует, и уже это делает его добрым. Ибо, прикоснувшись мыслью, допустим, к тайне смерти, как потом можно ненавидеть какого- нибудь человека, может быть, того самого, к которому завтра эта тайна прикоснется уже не мыслью, а своим подвальным холодом? Да жалеть нужно его, их, людей. А всякая доброта из жалости.
Поэтому я все больше убеждаюсь, что нет людей плохих – есть люди неумные. Всем плохим, что есть в человеке, он обязан собственной глупости. Или так: всем плохим в себе человек обязан глупости. Ну прямо афоризм.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Если бог меня не убережет и ваши старания, товарищи правоведы, увенчаются успехом, прошу эту исповедь приложить к протоколу допроса. Я знаю, как вы допрашиваете. Теперешним следователям не до исповедей, вы не Кони и не Плевако. А у преступников всех времен и народов есть одно желание – выговориться, чтобы его поняли. Не думаю, чтобы на юридическом факультете был семинар на тему 'Исповедь преступника'. Поэтому и пишу.
На коленях Петельникова лежала не то сумка, не то портфель без ручки, не то громадный бумажник из темно-кремовой кожи с десятком молний, секущих ее вдоль и поперек.
– Из крокодиловой. – Инспектор перехватил его взгляд.
– Не зеленая же, – усомнился Рябинин.
– Крокодил пожилой.
– Интересно, что может лежать в такой шикарной сумке?
– Доносы, анонимки, подметные письма... Света понравилась Лиде?
– Говорит, что хорошая девочка.
Лишь бы не выдать, что Лида с ним уже не говорит, кроме необходимых в быту слов, окатанных и холодных, как утренняя галька. Рябинин сжал губы и посмотрел на Петельникова с напускной веселостью. Губы, глаза и слова не выдадут, да вот пишут в романах, что темнеет лицо...
– А тебе она как? – Этот вопрос инспектор задал другим тоном и с другим интересом – не о человеке, не о внешности, не об одежде. Он спрашивал о ее показаниях.
– Тут надо подумать, – лениво сказал Рябинин.
– Давай подумаем, – уж совсем вяло согласился инспектор.
Они давно обо всем передумали и теперь хотели сопоставить свои догадки.
– Нам бы найти свидетеля, – начал издалека Рябинин.
– Продавцы ничего не видели. – Инспектор отвел себе роль человека, который сомневается.
– Но магазин был полон людей.
– Нам неизвестных.
– А вот Светлана Пленникова рассказала, что одна женщина примеривала аметистовые бусы.
– Там многие примеривали кольца.
– Но эта женщина стояла рядом и могла видеть преступницу.
– Могла, да ведь где взять эту женщину?
– Надо думать, – предложил следователь.
– Надо, – согласился инспектор.
Рябинину вдруг пришла странная и страшная мысль... Таила бы Лида непостижимую для него злость, имей он черные и большие глаза, прямой нос, мужской подбородок, высокий рост – как у Петельникова. Имей он такой же открытый взгляд, физическую силу и небрежную манеру говорить... Никого не бояться и всем нравиться... И будь у него такие же вельветовые брюки.
– Они бы на мне сидели, как на чемодане, – сообщил Рябинин.
– Кто?
– Я хочу сказать, что бусы-то она не купила, – хмуро ответил следователь, еще не отпущенный странной и страшной мыслью.
– Можно сшить на заказ, – посоветовал инспектор.
– Кого?
– Я хочу сказать, что у нее не было с собой денег.
– И женщина пошла в сберкассу, а это хорошо.
– Угу, – согласился Петельников, – ей хорошо, поскольку скопила деньжат.
– Нам хорошо, только стоит подумать.
– Будем думать.
Но промелькнуло, исчезая...
...Следователь – это человек, который идет по следу...
И тут же, за какой-то банальностью о следах, промелькнуло верное и главное...
...Следователь – это человек, который ищет истину...
Рябинин поправил очки. Надо бы протереть. Не грузит камни и не лопатит на току пшеницу, а пыль на них оседает, как с потолка сыплется.
– Тебе надо бы сменить оправу, – сказал инспектор.
– Допустим, ты женщина...
Петельников закатил глаза и сделал губки:
– И я примериваю аметистовые бусы, которые хочу купить, а денег с собой нет.
– Что же вы пришли за бусами без денег? – строго поинтересовался Рябинин.
– Если бы я шла в магазин намерение, я бы деньги взяла.
– А как вы шли?
– Господи, следователь, а такой бестолковый, – всплеснула руками дама-Петельников. – Как люди заходят в магазины? По пути, случайно.
– А куда же вы шли?
– По делам. Купить прическу, сделать кефир... То есть наоборот.
– Выходит, вы недалеко живете?
– Неужели бы я приехала за кефиром из другого района?
– Выходит, что и деньги храните в ближайшей сберкассе?
– Под рукой-то удобнее. Но, гражданин следователь, я могла приехать к подруге из другого района, а деньги хранить где-нибудь около своей работы...
– Конечно, – согласился Рябинин, – но первое предположение вернее. Итак, ближайшая к магазину сберкасса, шестнадцатое июня, взята сумма не менее шестисот рублей, вкладчик – женщина...
Петельников виртуозно перечеркнул сумку бесшумной молнией. Из ее тайного отделения вынырнула бумага, которая легла перед следователем.
– Подметно-анонимный донос, – объяснил Петельников.
Это был перечень сберкасс – пять штук. Ближайших.
Рябинин в упор и почти зло посмотрел на коллегу. Инспектор ответил невинным взглядом и сжатыми губами, через которые все-таки просачивалась улыбка.
– Зачем же этот разговор? – упрекнул Рябинин.
– Идею проверял и себя.
– Ты бы лучше Калязину проверил.
– Изучаем ее связи, образ жизни, материальный достаток...
– Ну, и какой у нее достаток?
– У нее за обедом на каждой кильке лежит своя тюлька.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Труд и смысл, смысл и труд... Сегодня разговорился с понятой: сорок лет, хорошая работница, высокий заработок, одинокая. Спрашиваю, что она делает после работы. Ходит в магазин. Ужинает. Убирает. Ну, а выходные дни? 'В выходные дни я фотографируюсь...' И я понял,
