Знобишин.
— Раз спрашиваю, значит надо, — жестко ответил Лобов.
— Кому надо-то?! — Знобишин усмехнулся. — Тебе могу признаться: погулять решил.
— Интересная прогулка, — процедил Лобов.
— Ты что, следил за мной? — еще больше удивился Знобишин.
— Да... — помедлив, обронил Лобов.
— Та-ак! — Знобишин оторопело смотрел на Лобова.
— Не заводись, а пораскинь своими цыплячьими мозгами, куда ты вляпался, идиот! — зло проговорил Лобов и быстро пошел к автобусу.
Он не сел на свое обычное место, а прошел в конец автобуса. Назмутдинов удивленно посмотрел ему вслед.
Напевая и радуясь неизвестно чему, массажист Земцов тоже прошел в конец автобуса, а не сел рядом с доктором.
— Свободно? — спросил массажист у Лобова.
— Занято! — хмуро буркнул Лобов.
— Жаль, — задетый столь неприветливым тоном, отозвался Земцов, вернулся и сел рядом с Гудовичевым.
Знобишин в оцепенении еще стоял на улице.
— Долго тебя ждать?! Олег, давай живо, — крикнул Барсуков.
Знобишин залез в автобус и медленно пошел по проходу. Около Лобова он остановился.
— Свободно?
— Садись! — Лобов сурово взглянул на Знобишина.
Несколько секунд они молчали. Автобус тронулся.
— Рассказывай все по порядку, — тихо приказал Лобов.
— А чего... — заикнулся было Знобишин, но Лобов его оборвал:
— Кому звонил по междугородке, о чем говорил с Бондаренко в стекляшке? Ты последний его видел живым... — Лобов вздохнул. — Допер теперь?!
— Допер... — помолчав, Знобишин наклонился к Лобову и зашептал ему в ухо: — Анаболики одному шведу обещал привезти. Мы еще в Барселоне встретились, он меня ужинать водил... В ресторанчик на набережной...
— Знаю, — прервал его Лобов.
— Чего ж тогда рассказывать, если ты все знаешь...
— Может быть, и не все...
— Ну, вот. Шведу этому и звонил в городок такой Хускварна. Там еще швейные машины выпускают. Он мне обещал привезти. Для сестры... Для нее я у Бондаренко тысячу занял. После смерти матери она совсем разболелась, чахнет с тоски. Вот и не знаю, чем порадовать. Бондаренко потребовал, чтобы часть долга я ему валютой отдал. Вот и рассказал ему про шведа. Он мне анаболики помог достать. За советские. Часть денег я ему тогда в стекляшке и отдал, а он мне — адрес, куда за анаболиками... И вдруг возвращаюсь — узнаю: сандалии он отбросил... Поначалу даже облегчение испытал — хоть и стыдно так говорить, но он меня уже с потрохами ел. За анаболики эти мне бы век с ним не расплатиться. Я уж их и везти не хотел. Сам знаешь, залетишь с ними — вовек не отмоешься. Ну, вот, — Знобишин вздохнул, — перед самым отъездом позвонил мне тип один. Приказал везти, а то, что Бондаренко должен, им потом отдать. И пригрозил... серьезно так... аргументированно...
— Хрипатый голос? — спросил Лобов.
— Да, — кивнул Знобишин и взглянул искоса на Лобова, но тот смотрел в окно. — Еще он сказал, чтобы шведа этого я не искал. Они, мол, сами его найдут и отдадут. А я чтоб пакет по этому адресу отнес, сказал еще хрипатый, что это рядом с отелем нашим будет, так и оказалось...
— Во дворике ждали или в коридоре? — спросил Лобов.
— В патио этом, во дворике. Потом через другую дверь тот вышел, и я за ним...
Знобишин замолчал.
— Все? — спросил Лобов.
— Все... — пожал плечами Знобишин.
— Ладно! — помолчав, сказал Лобов. — О нашем разговоре никому. Понял?
— И ты пойми, я ведь ни сном ни духом. Они сестру грозили изнасиловать... — шептал ему в ухо Олег.
— Я сказал: о разговоре никому! повторил Лобов. — Понял?
— Понял! — с готовностью и облегчением проговорил Олег. — А если что — сигнализировать?
— Если что — сигнализируй! — усмехнулся Лобов. — Только без паники!
— Понял! — бросив подозрительный взгляд в сторону, сказал Знобишин.
Лобов тоже осмотрелся. И вдруг заметил, что в их сторону поглядывает массажист.
Когда они проезжали мимо стадиона «Висенте Кальдерон», Кармен сказала:
— Пригласила бы тебя не «Барселона», а мадридский «Атлетико», ты бы тренировался и играл на этом стадионе. Отсюда пять минут до нашего дома.
И действительно: через две минуты они пересекли реку Манзанарес, а еще через три Кармен затормозила возле двухэтажного каменного дома с жалюзи на окнах. Перед входом — небольшой зеленый палисадник и рядом въезд в гараж.
— Такой дом здесь — целое состояние, — пояснила Кармен, поставив машину перед воротами гаража. — Я не буду заезжать, тебя ведь придется отвезти? — Она заглянула в лицо Алексею с надеждой, но он ничего не ответил, и она продолжила, выходя из машины: — Нам бы никогда на него не скопить. Он достался маме по наследству от ее бабушки, мама ведь выросла в нем. Мы, правда, сделали ремонт, но еще не до конца. Мама хочет поставить ограду, однако здесь, в этом районе, это не принято. Тебе нравится?
— Эти жалюзи на окнах похожи на внутренние ставни, какие бывают у нас в Приднепровье, — сказал Алексей.
— Неужели?! — обрадовалась Кармен. — А я и не знала!
Она открыла входную дверь, зажгла свет, и из прихожей они вошли в пустую длинную комнату.
— Здесь будет столовая, а пока мы едим на кухне.
Кармен на минутку заскочила туда, оставила пакет с провизией и вернулась. Они снова прошли через прихожую.
— Вот эта лестница, — Кармен показала на деревянную винтовую лестницу в дальнем конце прихожей, — ведет наверх. Там четыре спальни. Одна — для гостей. — Она снова пристально посмотрела на Алексея, и снова он промолчал. — А это гостиная.
Они вошли в большую квадратную комнату с камином.
— Это осуществившаяся мечта отца. Он проводит здесь все свободное время. Камелек горит, правда, пока горелка газовая, но отец мечтает переделать на дрова. Смотрит все время телевизор, курит трубку и попивает вино. Садись!
Алексей устало опустился в глубокое мягкое кресло, Кармен достала из бара бутылку вина, графин с водой и лед, поставила на журнальный столик.
Тебе с водой? — спросила она.
— Алексей кивнул.
— В Москве мама так часто рассказывала об этом доме, что, когда мы с отцом впервые вошли в него, нам показалось: мы здесь уже бывали, — говорила Кармен, наполняя бокалы. — До сих пор не могу привыкнуть к тому, что теперь Мадрид — моя родина. Ведь это и правда родина, хотя я и родилась в Москве. Все говорят: здесь жили твои предки, значит — это твоя родина. А я чувствую, что моя родина — Москва. Как Шукшин писал — малая родина. Вот себя и утешаю: Испания — пусть моя большая родина, а Москва — малая...
— Будь счастлива, — сказал Алексей. Они чокнулись и отпили по глотку.
