Русанов (горплан), П. Н. Королев, Н. Г. Федотов (обком), Ф. С. Итс (отдел заготовок), М. Н. Зернов, кто-то из ЛСПО (Ленинградский союз потребительских обществ) и другие. Секретарствовала, как обычно в обкоме, стенографистка Надежда Сергеевна Кудрявцева. Во время заседания комиссии два раза Чудову звонил Киров, интересовался ходом работы и некоторыми текущими делами. Из этих разговоров было понятно, что Киров дома готовится к докладу и у него нет намерения приехать в Смольный. Таким образом, мы знали, что Киров должен прямо из своей квартиры проехать во Дворец Урицкого (Таврический) к 18.00, к началу работы актива.
И вдруг в пятом часу мы слышим выстрелы — один, другой… Сидевший у входных дверей кабинета Чудова завторготделом А. Иванченко первым выскочил в коридор, но моментально вернулся. Выскочив следом за Иванченко, я увидел страшную картину: налево от дверей приемной Чудова в коридоре ничком лежит Киров (голова его повернута вправо), фуражка, козырек которой уперся в пол, чуть приподнята и не касается затылочной части головы; слева подмышкой — канцелярская папка с материалами подготовленного доклада: она не выпала совсем, но расслабленная рука ее уже не держит. Киров недвижим, ни звука, его тело лежит по ходу движения к кабинету, головой вперед, а ноги примерно в 10–15 сантиметрах за краем двери приемной Чудова. Направо от этой двери, тоже примерно в 15–20 сантиметрах, лежит какой-то человек на спине, руки его раскинуты, в правой находится револьвер. Между подошвами ног Кирова и этого человека чуть более метра, что несколько превышает ширину входной двери приемной Чудова, где находился его секретарь Филиппов.
Подбегаю к Кирову, беру его за голову… шепчу: «Киров, Мироныч». Ни звука, никакой реакции. Оборачиваюсь, подскакиваю к лежащему преступнику, свободно беру из его расслабленной руки револьвер и передаю склонившемуся А. И. Угарову. Ощупываю карманы убийцы, из кармана пиджака достаю записную книжку, партийный билет… Угаров, через мое плечо, читает: «Николаев Леонид…» Кто-то из подбежавших хочет ударить ногой этого Николаева, но мы с Угаровым прикрикнули на него — необходимо честное следствие, а не поспешное уничтожение преступника.
Молча, в глубокой скорби стоят, склонив головы над Кировым, Кодацкий, Чудов, Ирклис, Струппе и другие. Секретари сообщают в НКВД, вызывают Медведя, санчасть. Запыхавшись, подходит отставший в большом коридоре охранник Кирова — Борисов. Вызываем медицинский пункт Смольного. Прибегают медики, захватив с собой сердечные средства, подушку с кислородом. Прибегает Медведь, в расстегнутом зимнем пальто, без шапки. Он в полной растерянности. С ним приехал начальник санчасти НКВД С. М. Мамушин. Надо поднять Кирова и перенести в его кабинет. Вызваны профессора и следственные власти. Все это происходит в какой-то короткий, но страшно напряженный миг.
Теплится надежда, решаем поднять безмолвного Кирова и перенести в кабинет. Чудов, Кодацкий, Зернов и другие бережно берут тело Кирова, я поддерживаю его голову, из затылка сочится мне на руки кровь. Вносим через приемную в кабинет, кладем на стол заседаний. Расстегиваю воротничок гимнастерки, снимаю ременный кушак, пытаюсь найти пульс, и, кажется, как будто нашел его… Увы… Пробуем кислород… безнадежно…
Наконец один за другим прибывают врачи: первым приехал профессор-кардиолог Георгий Федорович Ланг, следом за ним профессор-хирург Василий Иванович Добротворский. Осматривают… Лица их настороженны, без выражения надежд. Суровый по натуре, резкий Добротворский первым заявляет, что положение безнадежно. Более деликатный, более мягкий Г. Ф. Ланг, которого я хорошо знал по совместной работе в 1915–1918 годах в 146-м петроградском лазарете, подходит ко мне и тихо говорит: «Бесполезно, exsitus»[28]. И все же врачи пытаются бороться за бесценную жизнь Мироныча. Появляется и третий профессор, тоже хирург — Юлиан Юстинович Джанелидзе. Он подходит к Кирову и сразу же обращается к коллегам — надо составить акт о смерти.
За эти же минуты М. С. Чудов по кремлевской вертушке связался с ЦК. Судя по разговору, у телефона в Москве оказался Л. М. Каганович. Чудов в нескольких словах сообщает главное — Киров убит. Каганович заявил, что сейчас разыщет Сталина и они позвонят. Через несколько минут раздается звонок. Сталин у провода. Чудов снова сообщает, что Киров убит. Видимо, Сталин, желая что-то уточнить, задает какой-то вопрос, на который Чудов говорит, что врачи здесь и составляют акт. Опять последовал вопрос, и Чудов перечислил профессоров и, по указанию Сталина, попросил к аппарату Ю. Ю. Джанелидзе. Тот начал излагать положение на русском языке, но потом, очевидно, по инициативе Сталина, перешел на грузинский. Далее из ЦК последовало распоряжение — произвести вскрытие. Составляется акт о смерти. Вся в слезах, стараясь не разрыдаться, писала под диктовку врачей Надя Кудрявцева, многолетний и верный работник обкома партии, постоянная стенографистка Сергея Мироновича. Сотрудники НКВД увозят Николаева в ДПЗ[29]. Актив отменен. Отменен и назначенный на завтра, 2 декабря, пленум обкома.
Подъезжают секретари городских райкомов, решается вопрос о мобилизации всех членов партии. На предприятиях экстренно собираются активы для информации членов партии, трудящихся. Надо рассказать народу о происшедшем, поддержать дух, не давая места естественно возможному унынию, растерянности, а со стороны антисоветских элементов — попыток к злостным вылазкам и враждебной пропаганде. Б. П. Позерну[30] поручают ехать в Толмачево, поставить в известность Марию Львовну, жену Кирова, о трагической гибели Сергея Мироновича. Потом Борис Павлович рассказывал, что, когда он подъехал к дому и едва переступил порог, Мария Львовна, интуитивно почувствовав беду, первой ска зала: «Что, случилось что-то с Сергеем?» — и упала.
Работа наша по составлению проекта решения пленума на этом прервалась, все мы поехали в партийные организации. Отправился и я в свой партколлектив — на фабрику имени 1 Мая. Сообщил активу об убийстве Кирова, о его огромном вкладе в дело социалистического строительства, о ленинских чертах в характере и стиле работы. Поздно возвращаюсь домой, улицы пусты. Кажется, что они темные, все как-то притихло. На душе пусто, тоска. Нет Кирова, не уберегли. Надо же так случиться, что в коридоре в тот момент, когда совершился злодейский акт, никого не было, никто не вышел из не скольких смежных комнат…
Коснусь одной детали убийства Кирова. Пуля, сразившая его, как установила судебно-медицинская экспертиза, попала в голову, и Киров мгновенно упал. Следовательно, Киров сражен одной пулей, а мы ведь слышали два выстрела. Где же вторая? Револьвер, как выше описано, находился в расслабленной правой руке лежащего убийцы. Смотрим кругом и видим входное отверстие пули на верхнем карнизе правой стороны коридора, где произошло убийство. Кому же она предназначалась? Кирову? А почему пуля ушла далеко вправо и высоко? Николаев пытался покончить жизнь самоубийством? Возможно. Если у него работала мысль (а меткое попадание в Кирова свидетельствует об этом), то он не мог не понимать безнадежности своего положения в этом коридорчике. Куда бежать? Только назад, в длинный коридор, по коридору идет охранник Борисов, да там и много работников — из районов, отделов обкома и товарищей, прибывших на актив. А может быть, ему обещано освобождение от ответственности за совершаемое преступление? Тогда кем? А может быть, все проще — непроизвольный спуск курка в момент падения Николаева на спину?
Как ни странно, но такая существенная деталь следствием не была установлена (по крайней мере, об этом ничего не известно ни тогда, ни теперь), ближайшие и непосредственные свидетели картины убийства не опрошены, и все это смазано, не изучено ни сразу же после совершения убийства, ни впоследствии. И лично я не был опрошен ни в последующие годы (1935–1937) работы в Горьком, ни в годы тюремного заключения под следствием (1937–1940), ни в лагерях (1940–1956)[31].
Утро 2 декабря. Поехал на работу. Настроение подавленное, пересиливаю себя, чтобы войти в привычный ритм работы. Приносят газеты. На первых страницах портрет С. М. Кирова в черной рамке. В сообщении от Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистической партии большевиков запечатлеваются следующие слова: «Потеря товарища Кирова, любимого, всей партией и всем рабочим классом СССР, кристально чистого и непоколебимого стойкого партийца, большевика-ленинца, отдавшего всю свою яркую славную жизнь делу рабочего класса, делу коммунизма, является самой тяжкой потерей для всей партии и Страны Советов за последние годы» (Ленинградская правда. 1934. 2 дек.). Это сообщение подписано в таком порядке: Сталин, Орджоникидзе, Молотов, Калинин, Ворошилов, Каганович, Микоян, Андреев, Чубарь, Жданов, Куйбышев, Рудзутак, Косиор, Постышев, Петровский, Енукидзе, Шкирятов, Ярославский, Ежов. Примечательно, что никогда ни ранее, ни позже фамилия Орджоникидзе не писалась
