Месть еврея

доме мужа. Благосклонно взглянула она на своего красивого собеседника, невольно сравнивая холодного, мрачного Самуила с этим милым молодым человеком, каждое слово, каждый жест кото­рого были данью ее полускрытой красоте. Под этим впечатлением разговор становился все более и более оживленным. Между тем любопытство и нетерпение Рауля достигли своего апогея: не выдержав более, он неожиданно наклонился и смелой рукой быстро сорвал маску. Лицо Руфи вспыхнуло.

—  Это нечестно с вашей стороны! — воскликнула она, сверкая глазами.

Пораженный и очарованный ее пышной красотой, Рауль с минуту молчал, а затем опустился на колени и прильнул губами к ее руке.

—  На коленях прошу у вас прощения, но не сожа­лею о моей дерзости, так как она доставила мне наслаж­дение любоваться вашей дивной красотой. Нет сомне­ния, что вы соотечественница Джеммы Торелли, но она — бледная тень перед вами, прелесть моя, несрав­ненная Армида, о которой мечтал Тассо!

В эту минуту князь совершенно забыл милую злато­кудрую Валерию, все чувства его были покорены этой чудной страстной красавицей, волнение которой делало ее еще более соблазнительной. Он сам не сознавал, ка­кой лаской, какой страстью звучал его голос, какой пла­менной мольбой горели его глаза, когда он осыпал ее ру­ки поцелуями, убеждая побыть с ним еще час времени.

—  Я вам прощаю и остаюсь еще немного, только бо­га ради встаньте и поклянитесь, что вы не будете ста­раться снова меня увидеть,— прошептала Руфь, в изне­можении опускаясь в кресло.

С ней творилось что-то странное, пламенный востор­женный взгляд Рауля пробудил в ней все тщеславие женщины и сознание власти, которую ей давала ее кра­сота. Значит, она могла быть любимой, ее благосклон­ность могла быть милостью. Этот красивый, рыцарски любезный молодой человек, на коленях умоляющий ее о счастье провести еще час времени, был живым тому доказательством. Гордое, упоительное самодовольство охватило ее. Самуил лишил ее возможности познавать, насколько торжество это в сущности было ненадежно и унизительно. Напротив, в сердце ее закипело горькое, злобное чувство и ненависть к мужу. Пока Рауль про­должал ей нашептывать слова любви, в ее памяти словно в калейдоскопе, воскресли три года супружеской жизни, жизни с человеком мрачным и холодным, кото­рый уклонялся от ее любви и пренебрегал ею. Горячие слезы выступили на глазах Руфи и скатились по ее бледным щекам.

—   Боже мой! Вы плачете? — воскликнул Рауль, с удивлением глядя на изменившееся лицо женщины.— Скажите мне откровенно, что заставило вас приехать на маскарад и каким образом вы были вовлечены в заблуж­дение, которое, как я вижу, заставляет вас страдать.

—  Да, роковая случайность привлекла меня сюда. Вы не будете искать встречи со мной, так как я заму­жем. Хотя я несчастна и покинута мужем, любящим другую женщину, но я лишь в ребенке моем ищу себе утешение.

Оживленное лицо Рауля мгновенно омрачилось и брови сдвинулись.

—  Так хороша и не любима? — прошептал он и пос­ле минутного молчания присовокупил с горечью:

—  Знаете ли, судьба словно в насмешку свела нас с вами. Я тоже любил всеми силами души и мне изме­нили; мне предпочли негодяя! Но я иначе объясняю се­бе, зачем случай нас столкнул. Участь наша одинакова. Покинутые оба, мы утешим, поддержим друг друга. Позвольте же познакомить вас с чувством любви. Ни­когда, повторяю вам, я не попытаюсь узнать, кто вы, но своего имени я не скрою от вас в доказательство своей искренности. Я князь Рауль Орохай. Полюбите меня хоть немного, и пусть наше взаимное расположе­ние заставит нас забыть раны нашего сердца.

Руфь слушала, опустив голову. Этот тихий ласкаю­щий голос и притягивающий взгляд, который она чув­ствовала на себе, действовали на ее организм как нар­котическое средство. И Самуил, и сын ее, и чувство суп­ружеского долга — все стушевалось перед непреодоли­мым желанием изведать счастье любви, забыться в этой атмосфере страсти, ей незнакомой и притягатель­ной, как пропасть привлекает неосторожного, склоняю­щегося над нею. Когда князь назвал себя, она вздрог­нула, и поток новых мыслей брызнул в ее голове. Дей­ствительно, насмешка судьбы стала еще сильней, чем предполагал Рауль, насмешка — повергнуть к ногам Руфи мужа ее соперницы, этой светлокудрой изменни­цы, похитившей у нее сердце Самуила. Когда Рауль при­влек ее к себе, она не сопротивлялась и молча приняла пламенный поцелуй, который он запечатлел на ее губах.

Час спустя она рассталась с Раулем, обещая ему из­вещать о себе по особому адресу, который он ей дал. Словно опьяненная, села она в карету и вернулась до­мой, где никто не заметил ее отсутствия.

Когда на другой день Руфь проснулась, голова ее отрезвилась, и события ночи представились ей как фан­тастический сон. Чувство стыда, раскаяние и удовлетво­ренная гордость волновали ее сердце. О, как обаятелен и опасен был муж Валерии! Можно ли поверить, что она предпочитает ему Самуила. Но все равно! Измена оста­ется изменой, и Руфь дала себе клятву не иметь сви­дания с Раулем, чтобы он никогда не видел ее и не знал где она. Она позвонила своей камеристке, которая сказала ей, что уже поздно, что барон завтракал один и ушел в контору, сказав, что вернется только вечером и пригласит несколько человек к ужину.

Руфь встала с тяжелой головой и велела привести ребенка, но когда маленький Самуил вошел в комнату и протянул к ней ручонки, она чуть не вскрикнула: это был живой портрет князя. Какая странная случайность дала сыну Самуила черты лица его соперника и какое страшное искушение для Руфи видеть постоянно эти бархатные черные глаза, эти пепельные кудри и эту див­ную улыбку, которые воскресили в ее мыслях того, кого она дала слово вычеркнуть из памяти. Страстно при­жала она ребенка к своей груди.

День прошел в тяжелом волнении, и вечером, когда Руфь увидела Самуила мрачным и равнодушным, как всегда, сердце ее забилось сильней, чем когда-либо, тем не менее благие намерения ее не ослабевали и после горя­чей молитвы она легла, решаясь избегать искушения, ос­таваться верной женой. Через день Самуил сказал жене:

—    Милая Руфь, вследствие полученных мною известий из Парижа, я тотчас же должен туда ехать, и с четырехча­совым поездом я отправлюсь. Будь добра, вели пригото­вить мои вещи и прикажи, чтобы обед был подан в три часа.

—   А когда ты вернешься?

—   Вот уж не могу этого определить, может быть че­рез месяц-полтора, а может через два и даже более.

Она побледнела. В течение нескольких месяцев, быть может, она будет одна, обреченная скучать и пре­даваться искушающим мыслям.

—  Самуил,— прошептала она робким голосом,— возьми меня с собой, мне давно хочется увидеть Париж, а без тебя здесь так печально, так пусто.

Муж взглянул на нее с удивлением и неудовольствием.

—  Какая безумная мысль! Я еду в Париж не для развлечений, а для важных дел, которые будут погло­щать все мое время, я не могу ехать целым домом, с женщинами, няньками и прочим, так как, полагаю, что ты не захочешь предоставить заботы о ребенке прислу­ге. Кроме того, ты забываешь, что такой дом, как наш, не может оставаться без присмотра. Относительно из­держек Леви получил уже распоряжение и будет до­ставлять тебе деньги.

После обеда Самуил нежно обнял ребенка, которо­го, казалось, страстно любил, холодно поцеловал в лоб жену и вышел. С маленьким Самуилом на руках молодая женщина, подойдя к окну, смотрела, как муж садился в карету, но он даже не взглянул в ее сторону, а минуту спустя щегольской экипаж исчез за' поворотом улицы.

Руфь отослала ребенка, заперлась у себя в ком­нате и разрыдалась. Ненависть и горькое чувство ос­ корбленного самолюбия кипели в ее сердце.

—  Ну что ж,— думала она,— для тебя, Самуил, я экономка, более приличная, чем другая, я — мебель в твоем доме, и ты вовсе не нуждаешься в моей любви. Я хотела остаться честной, но ты заставляешь меня ис­кать на стороне любовь, в которой мне отказываешь, и я изменю тебе с человеком, похитившим у тебя люби­мую женщину.

С пылающим лицом она села за стол и дрожащей рукой написала:

«Если вы желаете увидеться с Джеммой, то можете ее встретить завтра в 11 часов на английском