Месть еврея

—  Что за предисловие? Пожалуйста, Леви, пере­станьте мяться и говорите в чем дело?

—  Дело в том, что вам изменяют... и моя совесть не позволяет мне молчать долее,— проговорил реши­тельным тоном управляющий.

—  Кто же мне изменяет? Взвесили ли вы последст­вия подобного обвинения,— сурово произнес Самуил, бледнея.

—  Доказательства всего, что я говорю, у меня в ру­ках, иначе я бы не приехал,— ответил сверкая глазами Леви.— Ваша жена изменяет вам. Она в связи с князем Орохаем, которого тайно посещает в уединенном доме, а в довершение всего — она беременна!

Самуил вскочил с кресла, страшно побледнев.

—  О, это превосходит все! — прошептал он, стиснув руки.— Доказательства, Леви, доказательства. Говорите, неужели этот негодяй осмелился входить в мой дом?

—  Нет. Все ведется очень скрытно, и я имею основания думать, что князь не знает настоящего имени своей лю­бовницы. Но позвольте передать вам все по порядку.

И Леви в коротких словах, но ничего не пропуская, рассказал все.

—   И теперь, г-н барон, вы можете если хотите, поймать их на месте преступления. Я знаю дом, где они имеют свидания, и отвезу вас туда, лишь бы только не было известно, что вы возвратились. О, надо быть очень осторожным. Братья Петесу, которые оберегают забавы князя, преступные канальи, я расспрашивал кучера и узнал, что баронесса слывет итальянкой под именем Джемма.

Облокотясь на стол и опустив голову на руки, мол­ча слушал Самуил и страшным усилием воли сохранял нужное спокойствие. Когда старый Леви кончил, он медленно выпрямился, и лишь его смертельная блед­ность могла указать, какая в нем бушевала буря.

—   Благодарю вас! Я не премину доказать вам мою признательность. Я решил ехать с первым же поездом, а вы отправляйтесь со мной и отвезете меня в таинст­венный дом, как только улучите благоприятный момент. Жена моя не должна иметь ни малейшего подозрения, так как вчера я писал ей, что возвращусь десятого июня, теперь же только восемнадцатое мая. Понятно, что при­ехав в ГІешт, я предварительно не стану показываться. Затем и вас я больше не задерживаю. Мы встретимся на вокзале; позаботьтесь о билетах и займите купе.

Когда управляющий ушел, Самуил позвал своего камердинера и велел ему сложить необходимые вещи в дорожную сумку, сказал, что уезжает через несколько часов один, камердинер же должен был оставаться в Париже, чтобы уплатить по счетам, уложить остальные вещи и следовать за своим господином через двадцать четыре часа. Кроме того банкир велел ему ехать с ве­щами прямо в загородную виллу и оставаться там до нового приказания.

Мейер приехал в Пешт ночью и остановился в скром­ной гостинице неподалеку от своего дома. Оставшись один, он лег на кровать и стал размышлять. С нена­вистью думал он о Руфи. Он был совершенно равноду­шен к своей красивой жене, которая страстно его люби­ла и которой довольно было четырех с половиной ме­сяцев, чтобы его забыть. Это мало его трогало. Но что она осмелилась ему изменить с его смертельным вра­гом, отдаться человеку, которого он ненавидел, эта мысль жгла его, лишая покоя и сна. Он вовсе не рев­новал. Но того ублюдка, который назвал его ростовщи­ком, который отказался драться, после того, как сам на­нес ему оскорбление, он под своей кровлей не потер­пит. И в душу ему влилось жгучее, недоброе чувство, внушая суровое, неодолимое решение.

Около двух часов пополудни Леви явился ему сооб­щить, что Руфь выехала на свидание, и Самуил тотчас же взял фиакр и поехал в свой дом. Не обращая вни­мания на глупое изумление швейцара, он приказал ис­пуганно выбежавшему ему навстречу лакею велеть тот­час же заложить карету и затем пошел в комнаты жены. На зов его явилась, дрожа от страха, Лизхен. Самуил запер дверь на ключ, и схватив ее за руку сказал:

—  Признавайся сейчас же во всем, что тебе извест­но о делах твоей госпожи. Я награжу тебя, если ска­жешь мне правду, если же утаишь что-либо — жесто­ко накажу.

Бледная от ужаса Лизхен рассказала, как относила письмо сеньору Джакомо, как затем Руфь поехала в маскарад и созналась, наконец, что госпожа ее после того часто уезжала неизвестно куда, оставалась там подолгу, иногда получала письма, которые тщательно сжигала.

—  Хорошо, пойди теперь позови няню с ребенком,— сказал Самуил, внимательно ее выслушав.

Нежно обняв маленького Самуила, который вскрик­нул от радости, увидев его, он велел няне и камеристке взять необходимые ребенку для ночи вещи и ехать тот­час же в загородную виллу. Затем он вошел в свой каби­нет, написал письмо и в сопровождении Леви вышел из до­ма. Они взяли фиакр и направились к месту свидания.

Когда карета остановилась, Самуил мрачным взгля­дом окинул старый уединенный дом, потом отдал прика­зание Леви, который выйдя из кареты, несколько раз постучал сильно в ворота, наглухо закрытые. Прошло довольно много времени, пока калитка открылась и из нее показалась хитрая рожа Николая Петесу.

—  Кто вы такие и как смеете поднимать шум у мое­го дома? — спросил он.

—  Вот письмо, очень важное, которое прошу вас передать князю Орохаю.

—  Здесь нет князя, и я не понимаю, что вы хо­тите,— подозрительно возразил Николай.

—  Так вы хотите лишить князя важного предостережения?

Уверенность, с какой Леви говорил, казалось, поко­лебала Николая, он взял записку и запер ворота.

Ничего не подозревая, счастливые Руфь и Рауль без­мятежно сидели в будуаре, говорили о любви. Склоняясь на плечо возлюбленного, она глядела на него страстны­ми глазами, жадно ловя каждое его слово! Рауль был нежен и мил, так как увлечение его хотя и значительно успокаивающееся, все же еще не угасло.

Стук в дверь заставил их вздрогнуть, и из-за скла­док портьеры показалось бледное, встревоженное лицо Николая.

—  Виноват, ваша светлость! Но случилось что-то не­понятное. Какой-то неизвестный привез вам письмо, крайне важное, по его словам.

Весь вспыхнув, Рауль схватил письмо.

—  Кто может знать, что я здесь? — воскликнул он, с досадой разрывая конверт.

На мгновение смертельная бледность покрыла его лицо, и глаза широко раскрылись, когда он прочел:

«Князь! Я считал вас более последовательным в ва­шей антипатии ко всему еврейскому, столь же щепе­тильным в выборе ваших любовниц, как в выборе про­тивников. Теперь я убедился, что в поединке вы пре­небрегаете евреем, но не гнушаетесь быть любовником его жены и прикрывать его именем вашего будущего незаконного ребенка. Надеюсь, вы признаете справед­ливым, если я воспротивлюсь такому дележу, и ваше сегодняшнее свидание буду считать последним.

Самуил Мейер».

—  Боже мой! Рауль! Что ты узнал? — воскликнула Руфь, следившая с возрастающей тревогой за переменой в лице князя.

К величайшему ее удивлению, князь вскочил с бе­шенством, на лице его появилось отвращение.

—  Признайся! Жена ты еврея Самуила Мейера или нет? — проговорил он глухим от волнения голосом.

—  Да! Но кто это тебе сказал? Рауль! Рауль! Ты пугаешь меня,— воскликнула Руфь, стараясь схватить его руку. Он резко оттолкнул ее.

—  Обманщица, ты уверяла меня, что ты итальянка. Пойми же, негодная, я задыхаюсь при мысли, что за­марал себя прикосновением к омерзительной расе, ко­торую от всей души ненавижу. Какое дьявольское сте­чение обстоятельств заставило меня полюбить еврейку, жену проклятого похитителя моего счастья!

Ни жива, ни мертва слушала Руфь этот взрыв бе­шенства, сменивший их прежние отношения с князем.

—   Рауль! Рауль! — молила она, падая на колени и протягивая к нему руки.— Не осуждай меня за безум­ную любовь, которую ты мне внушил. Сама судьба свела нас. Тогда в маскараде я искала своего мужа! Увидев, что ошиблась, умоляла тебя отпустить меня. Постоян­ное презрение и пренебрежение