ЖУРНАЛ «X FILES СЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ 20 ВЕКА. ДОСЬЕ.»
2012, № 1
(№68)
ОБЩЕСТВО
НАКУРИВШИСЬ, ЗАВЯЗАЛАСЬ БЕСЕДА
— Как лучше сказать? Как не стоит говорить? Как нельзя ни в коем случае? Почему? На эти вопросы отвечал известный питерский филолог, преподаватель Санкт-Петербургского университета Павел Клубков. И охотно делился ими — в популярных книжках и статьях, в радио- и телепередачах. А может ли уважаемый ученый выделить одну ошибку, наиболее характерную для носителей современного русского языка?
— Я бы отметил повальное ожлобление. Если главной болезнью советского периода был канцелярит, когда все изъяснялись канцелярскими погаными штампами, то сейчас блатная стихия, которая захватила нашу речь, побуждает людей, вроде бы вполне цивилизованных употреблять выражения «развести втупую», «тухлые разборки»… Забавно, что американские слависты устроили долгую дискуссию в Интернете: за что извинялся Путин, когда сказал «мочить в сортире»? («Извините за жаргонное выражение» — кажется, он выразился так.) И вот американцы не могли понять, что Путин имел в виду, «сортир» или «мочить». Меж тем как совершенно ясно: «сортир» — разговорное слово, а «мочить» — это и есть грубый арготизм.
— Разве сильные выражения, в том числе мат и этот самый «грубый арготизм», не делают нашу речь более яркой, точной?
— Обратите внимание: существует довольно большое количество слов, которые показывают нам, что корень в слове не очень существен. Ну, например, значение «украсть» мы можем выразить целой серией разных слов: стырить, свистнуть, слямзить, слимонить, спартизанить… И так далее, вплоть до замены корня на нецензурный. Ясно, что ни одно из этих слов не лучше другого, и в нецензурном нет никакой особенной точности. В нем выражается резкая, хамская экспрессия — и только.
— Что за ханжество!
— При чем здесь ханжество? Почему я должен прикидываться не тем, что есть? Почему кому-то в угоду должен материться?
- Не должны. Но вас наверняка коробит, если кто-то (даже не по злобе, а для понта, ради трепа или по какой другой причине) употребляет жаргон.
— Да ради бога, это личное дело каждого. Просто мне не нравится, когда подобным образом со мной разговаривает журналист с телеэкрана. Когда он говорит: вы дерьмо, и с вами, сволотой, я общаюсь так, как вы того заслуживаете.
— Это гипотетический образ?
— Никаких гипотез — массовое распространение. Говоря «будем мочить в сортире», я рассчитываю на определенную публику: вам, шпане, это понравится. Бурные продолжительные аплодисменты.
— Что поделаешь, все мы зависим от публики. Помню, еще в пору очередей я покупала орехи, и люди, стоявшие передо мной, как один говорили: килограмм арахИсу, полкило арахИсу. Когда подошла моя очередь, я так застеснялась, что тоже попросила арахИсу. Хотя прекрасно знала: правильно — арАхис. А как в этом случае поступили бы вы?
— Я долго жил в Средней Азии, там все говорят «хлопкОвое масло», а не «хлОпковое».
Сказать «хлопкОвое» мне не позволяло воспитание. Не мог сказать и «хлОпковое», потому что понимал — продавец на меня посмотрит, выпялив глаза. Я говорил: будьте добры, бутылку масла… «Мне вон тех орехов» — по-моему, достойный выход из положения.
В примере, который вы привели, хорошо проявляется то, что называется социальной природой языка. Мы стремимся говорить так, как говорят окружающие, чтобы не вызвать претензий с их стороны. Типичный случай: мужичок уехал из родной деревни на заработки. Всю жизнь, с шестнадцати лет до шестидесяти, работал извозчиком в Москве. На старости лет, подкопив деньжат, вернулся домой. Первое время не окает. Односельчане косятся, что он «гаварит па-масковски, свысака». И мужичку делать нечего: через несколько месяцев он опять окает, как и все вокруг. Язык — общественное явление. Человек ничего не может сделать с языком.
— Вы сами — лично, эмоционально — воспринимаете литературную норму как нечто святое и непорочное, вроде иконы?
— Норма — это то, чему мы подражаем. Норма — это речь авторитетных для нас людей. Потому норма всегда направлена в прошлое. Скажем, очевидно, что сейчас народ в большинстве своем употребляет слово «кофе» в среднем роде. Но люди, которые авторитетны для меня, говорили «кофе» в мужском роде — и, пока живу, я буду говорить так же.
— Даже если средний род зафиксируют словари?
— Простите, а кем словари делаются?
— Людьми.
— Вот именно. А я, в общем, не хуже этих людей.
— Михаил Веллер где-то писал, что ведет постоянную войну с корректорами: не дает менять знаки, которые поставил в рукописи. Он объясняет свой запрет похожим образом: пунктуацию придумали такие же люди, как я, не смейте трогать! Веллер прав, по-вашему?
— Пунктуация в значительно большей степени искусство, чем наука. Если мы поймем, почему ставим запятые, то никогда не допустим ошибки. Существует огромное количество случаев, когда вопрос о том, что правильно, а что неправильно в данном предложении, зависит только от смысла, который мы в него вносим.
— «Казнить нельзя помиловать»?
— Казнить-помиловать — это ерунда. Есть более выразительные вещи. Ну, например. «Дедушка в шапке и валенках стоял у порога» — одно предложение. И другое: «Дедушка, запятая, в шапке и валенках, запятая, стоял у порога». Вопрос: в каком предложении речь идет о моем дедушке? Разумеется, во втором, где это обособлено. Так выражается определенность-неопределенность. Как правильно написать — с запятыми или без запятых? А в зависимости от того, как мы дышим, как чувствуем это предложение, что хотим сказать. Надо научиться ставить знаки препинания, руководствуясь смыслом, а не механическими правилами.
— Представьте барышню, которая получает письмо от кавалера. Умное, хорошее письмо от умного, хорошего кавалера. И чувствует разочарование, увидев в этом письме слово «грипп» с одним «п». Понимает, что дурость, и все равно разочаровывается
