Фишер жил в полном одиночестве, и получал доход только с авторских прав за издание своих учебников по шахматам, среди которых книга, считающаяся лучшим пособием по этой игре за всю историю ее существования: «Мои 60 памятных партий» (1969). Его попытка получить авторские права и на фильм Стивена Зэйллиана «В поисках Бобби Фишера» оказалась неудачной.
Филиппинский шахматист Эугенио Торре говорит, что этого человека просто не захотели понять. «Это был честный и порядочный человек. Человек с большой буквы». Сумасшедший? «Просто он — человек принципов. Я это точно знаю, потому как знал его очень давно. Высказываемые им мнения были настолько спорны, что все вокруг решили, что он помешался. Они причинили ему много зла», — говорит Торре. Молчание бывшего шахматного чемпиона сыграли на руку его критикам, которые утверждали, что за его бахвальством всегда скрывался страх проиграть и именно поэтому он никогда не отстаивал свой чемпионский титул. Историки шахматных соревнований вспоминают, что Фишер, во много раз превосходивший своих соперников, очень часто покидал соревнования, после того, как поставленные им практически абсурдные условия не выполнялись.
Фишер всегда заявлял, что о результатах крупных международных соревнованиях договаривались заранее, и считал безумством соревноваться с машиной, как это делали и делают многие другие гроссмейстеры. Поэтому он изобрел новый способ игры в шахматы, в которых лучший игрок, а не тот, кто лучше знает стратегию игры и запомнил больше вариантов ходов, имеет все возможности стать победителем.
Мечта Фишера — провести революцию в современных шахматах, а заодно и получить от этого выгоду. Хотя шахматы Фишера и были хорошо приняты среди любителей, крупные турниры по-прежнему проводились по старым правилам. Друг шахматного гения и его единственный защитник Эугенио Торре утверждал: «Бобби Фишер был лучшим игроком, потому что он добился всего без всех этих сегодняшних трюков».
Фишер — непонятый или просто сумасшедший — всю жизнь пытался бежать от своей собственной гениальности. На одном из радиоэфиров кто-то из аудитории задал великому гроссмейстеру вопрос: кто самый великий среди великих — он или Гарри Каспаров. «Как Вы можете сравнивать меня с этим мошенником? Я не сыграл ни одной партии с оговоренным заранее результатом. Большинство побед Карпова, повторяю — большинство, были заранее оговорены. Я всего добился своими собственными силами. Не думаю, что многие люди могут сказать то же самое», — ответил шахматный гений на тот вопрос.
НРАВЫ
БЕЗЗВУЧНЫЙ ЯЗЫК ЖЕНСКОГО КОКЕТСТВА
В конце XVII века европейские светские нравы девушек и молодых женщин были еще традиционно строги, а им уже захотелось свободы в общении со своими избранниками, был придуман язык жестов и символов, позволявший подавать знаки на расстоянии, стоя в разных концах церкви, приемной или бальной залы.
Особенно этот язык был распространен в эпоху рококо, в XVIII веке в католических странах, где девушка все еще жила замкнуто и появлялась в обществе в сопровождении родственников или попечителей. Ее тайные послания шифровались цветом платья, букетом на корсаже или в руке, декольте, формой и украшениями прически и, главное, положением «мушки» на лице и веера в руке. Этому языку обучали в светском обществе, но он изменялся в разных европейских странах, доходя до России отголосками, приносимыми куаферами (парикмахерами), портнихами, модистками и светскими модными альманахами.
Фасон и цвет платья мог означать скромность, невинность, как, например, подробно описанный в «Записках» Екатерины II бальный костюм «пейзан» — белое матовое платье с брыжами на шее, с воздушными тюлевыми рукавчиками и передничком или платье, украшенное лишь двумя белыми бутонами роз в листьях. Именно так это платье было воспринято императрицей Елизаветой Петровной и двором. Так же, как и белое платье, с венком из васильков, в котором знаменитая фаворитка императора Александра
I Мария Антоновна Нарышкина соперничала с «облитой золотом и бриллиантами» прусской королевой Луизой. Современник писал: «Умная уловка Нарышкиной была верх искусства кокетки. Это презрение всякого украшения было высшее торжество красоты». О влюбленности и невинности говорили и цветы незабудки на белом или светло-голубом. Светло-лиловое, фиалки и сирень были привилегией увядающих женщин.
В пунцовых платьях появлялись страстно влюбленные барышни или только что вышедшие замуж молодые женщины. Платья же, сшитые из тканей великого множества красных оттенков, были очень распространены из-за особенностей освещения свечами и лампионами. Первый бал сезона часто называли «белым», поскольку на него вывозили дебютанток, девушек, только что появившихся в свете, а последний бал, на пасхальной неделе, — «алым», — на нем появлялось много новобрачных, вышедших замуж за зиму. Модные в конце XVIII века цвета женского платья назывались: «заглушённый вздох» — чуть лиловатый, «совершеннная невинность» очень светло-розовый, «сладкая улыбка» — карамельно-розовый, «нескромная жалоба» — желтый, «палевый» — цвет соломы.
Модный альманах XVIII века писал, что ничто так хорошо не позволяет казаться простой, скромной, сдержанной, задумчивой или смелой, дерзкой, веселой, фривольной, циничной или чопорной, недоступной и величественной, как прическа. Ее можно было украсить цветком, подаренным обожателем (например, скромный барвинок обозначал верность до смерти, а фиалка — надежду) или бантом в виде узла, символизирующего неразрывную связь. Самые победоносные прически завершались моделью корабля под всеми парусами. («Аля бель пуль» или «фрегат» — французская прическа 1780-х годов, в честь корабля, победившего англичан в битве при Бресте). Кавалер мог причесаться с буклями — «крыло голубки» — как жаждущий любви и ответа.
О многом говорили румяна, сурьма, пудра или их отсутствие. Лицо и декольте оттенялись мушками.
