'ибо свойство тонкого естества — не быть видимым существующими в дебелом естестве, самим же видеть все такие естества' [2, с. 157].
Небесные Силы легко и быстро перемещаются, но не вездесущи. Когда они находятся в земном мире, не могут 'одновременно быть и превыше небес' [2, с. 157]. Но должно помнить: там, где они находятся, 'видят все небесное и мирское, словно целиком лежащее вокруг них. Ибо их прозрачное естество и то, что ему свойственно — как бы видение отовсюду, особенно вследствие благодати Святого Духа, — делает их способными видеть так' [2, с. 157].
Ангелы Божии созерцают 'блистающую Славу' Триединого Бога — 'Духа и Сына и Отца' [2, с. 159, 160]. На Херувимах и Серафимах, по слову блаженного Диадоха, 'восседает велелепная Слава' [1, с. 578].
О сущности человеческой души блаженный Диадох говорит мало. Душа так же, как и Ангелы, 'безвидна'. Образ ее и красота в благолепии умозрения [2, с. 153]. Отделившись от тела, она перестает видеть то, что 'в пространстве', ибо отделившись 'от всякой телесной необходимости, (она) уже больше не (может) видеть то, что видела через посредство тела, потому что человек имеет целостность в смешении. Ангелы же — в простоте естества' [2, с. 157].
Пороки
'Зла нет ни в природе, ни даже ничего злого нет по природе, ибо ничего злого не сотворил Бог… Природа добра могущественнее навыка ко злу, так как первое существует, а второе не существует, разве только при совершении его… Все мы люди по образу Божию, но 'по подобию' принадлежит тем одним, которые чрез обильную любовь поработили свою свободу Богу. Ибо когда мы не принадлежим самим себе, то подобны Примирившему нас с Собою чрез любовь, — чего не достигает никто, если не убедит души своей не преклоняться пред легкой житейской славой' [1, с. 24, 25]. 'Нет ничего беднее ума, любомудрствующего вне Бога о предметах Божественных' [1, с. 28]. Душа, пребывающая 'в мирском расположении', если совершит 'какое-либо смертное преступление или достойное сильного наказания', то почувствует это, но лишь слегка, 'а других преступлений не в состоянии и замечать, но даже часто считает их как бы некоторыми подвигами, посему несчастная и не стыдится горячо вести речь о них' [1, с. 88–90].
Эти глубочайшие по своему содержанию свидетельства блаженного Диадоха служат как бы посылками к его рассуждениям о пороках.
В восемьдесят второй главе 'Слова аскетического' блаженный Диадох говорит: 'Господь в Евангелиях научает нас, что сатана, когда, возвратившись, найдет дом свой подметенным (См.: Лк. 11, 25– 26) и праздным, то есть сердце бесплодным, то тогда 'берет семь других духов' и входит в него и скрывается, делая для человека 'последнее хуже первого' [1, с. 450]. Данное высказывание блаженного Диадоха имеет прямое отношение к вселению в душу человека пороков и к их действию. И Фотикийский святитель в своих творениях имеет в виду все восемь главных страстей (гнев, гордость, тщеславие, уныние, печаль, чревоугодие, любостяжание или корыстолюбие, блуд), хотя и обсуждает их не с одинаковой точностью и обстоятельностью. Вообще же он больше говорит о добродетелях, противоположных страстям, порокам.
По утверждению блаженного Диадоха, 'более других страстей волнует и смущает душу' гнев.
По своей природе гнев безразличен: он может служить к совершению добрых дел, но также может вести и к худым целям. Происходящая от гнева польза определенно отмечена святым отцом в выражении: 'Иногда гнев приносит величайшую пользу' [1, с. 309]. 'Когда мы, — продолжает он, — невозмутимо пользуемся им против нечестивых или каким бы то ни было образом нагло поступающих, дабы они или были спасены или пристыжены'. Таким способом 'мы всецело споспешествуем цели правды и благости Божией' [1, с. 309–312]. Блаженный Диадох полагает, что 'разумный гнев создавшим нас Богом дан нашему естеству скорее как оружие. Так что, если бы Ева воспользовалась сим против змея, то она не испытала бы действия от оного страстного наслаждения… Мне кажется, воспользовавшийся целомудренно гневом по ревности к благочестию окажется на весах воздаяний несомненно славнее невозбудимого вообще к гневу по неудобоподвижности ума' [1, с. 318–323]. Чтобы научить нас правильному гневу, Господь наш Иисус Христос
Таким образом, достижение доброй цели посредством гнева зависит не от существа гнева, а от способа его употребления.
Но тот же гнев при худом способе пользования становится злом, пороком. Хотя о худом употреблении гнева говорится у блаженного Диадоха мало, но можно видеть, что суть этого способа противоположна доброму употреблению гнева. Гнев ко злу не управляется разумом, превращается в 'неистовую' страсть, становится противоестественным [1, с. 308, 309].
Врачевством против гнева предлагается любовь к Богу и ближнему. Познавший 'любовь Божию' хотя бы и подвергался бесчисленным обидам и претерпевал бы от кого-либо убыток, 'не гневается против него, но пребывает как бы прилепленным к душе оскорбившего его и причинившего убыток; воспламеняется же только против тех, которые или идут против бедных, или против Бога, как говорит Писание,
С гневом неразрывно связывается опаснейшая страсть — гордость. Об этом свидетельствует размышление блаженного Диадоха о 'воспитательном попущении' и о попущении, бывающем 'по отвращению Божию'. Последнее позволяет 'наполняться' душе 'гневом и гордостью' [1, с. 465, 466].
Точного определения гордости блаженный Диадох не дает, но обозначает некоторые ее признаки и действия. Иногда святитель именует гордость 'славолюбивой надменностью' [1, с. 444], обращая внимание на превозношение человека своими подвигами. Также он поучает, что гордость ведет даже подвижника во ад, но послушание способно победить ее. 'Послушание, — говорит он, — упраздняет прежнюю гордость', а 'Адам, отвергший его, поскользнулся в глубокий тартар' [1, с. 128–130].
'Многовещественной' страстью — обнимающей почти вселенную — является тщеславие. Мысль тщеславца направлена не на подлинно богоугодные дела, а на показность, на 'уловление' человеческой похвалы, на достижение известности в мире. К славолюбию ведет 'слово мирской мудрости' — оно 'дарует своим последователям любовь к похвалам, будучи выдумкой людей тщеславных' [1, с. 34].
Борьба с тщеславием считается весьма трудной. Предпринимаемый против нее подвиг может стать началом опять-таки тщеславия, только в какой-либо иной форме. Чтобы не позволить появиться тщеславию, а тем более укорениться, надо чаще молиться, петь псалмы, читать Священное Писание, 'не пренебрегая и созерцаниями мужей-писателей, коих вера познается из (их) сочинений. Ибо, делая это, мы… не дозволим уму увлечься тщеславием… сделаем у него почти все мысли слезовидными… с тем, чтобы в великом смирении преуспевать ему и в разумении различения' [1, с. 376–378].
Но если христианин и изгнал тщеславие, его могут одолеть не менее гибельные страсти, пороки — уныние, печаль. 'Когда душа наша, — размышляет святитель Фотики, — начинает более не желать прелестей земных, то тогда, большей частью, подкрадывается к ней какой-то унылый образ мыслей, ни позволяющий ей охотно служить служению слова (Деян. 6, 4), ни оставляющий в ней желание будущих благ ясным, но даже эту временную жизнь (представляющий) чрезмерно ничтожной, как не имеющей дела, достойного добродетели, унижающий и самое знание, представляя оное или как данное уже и многим другим или как ничего совершенного не обещающее нам' [1, с. 269–275].
А вот как советует блаженный Диадох поступать, когда душа отягощается унынием, печалью: 'Должно совершать псалмопение немного большим голосом, радостью надежды выбивая звуки души до тех пор, пока то тяжелое облако не будет рассеяно веяниями мелодии' [1, с. 398, 399].
Уныние ведет к винопитию. А неумеренность, излишество в винопитии уводит человека от Бога. Подобно тому, как земля, 'напоеваемая многими дождями приносит только
