Уже потом, на больничной койке, он увидел перед собой расстроенное лицо начальнка отделения:
— Вот ты и стал нашим, парень. Давай-ка поезжай ты в Высшую школу милиции… Окрестили тебя в менты. Ты не думай, не так уж это плохо. Если б не они — я о настоящих говорю, о фанатах, — как тот, который тебя привел, джунгли вокруг были бы. Пещеры каменные, где людоеды правят…
Но Виктора ждало еще одно, куда более страшное испытание.
Это произошло уже после окончания Омской высшей школы милиции.
Афганистан!
Когда Руководство Управления в числе других решило послать туда и его, ни у кого не было сомнений: его-то родители все устроят! Как же…
Предположения были не лишены оснований.
Отец, действительно, не сказав ему ни слова, при всех регалиях отправился на прием к ответственному Секретарю Правления Союза Писателей, мать решила действовать через подруг…
Но, отвергнув родительскую ложь еще в детстве, Виктор не собирался смиряться с ней, став взрослым. Умыние отвертеться от всех передряг, послать вместо себя другого вызвало в нем отвращение…
Так он оказался в Афганистане. В чемодан с вещами он бросил том из «Библиотеки всемирной литературы» — «Стихи английского романтизма». Открыл он ее только потом, уже в госпитале.
Он хоронил товарищей, курил анашу, проклинал генералов и политиков, трясся от страха, шел в бой и ненавидел себя не меньше, чем моджахедов. Война поставила знак равенства между противниками, из освободителей сделала убийц, а из убийц — освободителей. А моджахедами там были каждый камень, каждый поворот, каждый не выросший шкет.
Раненного его привезли в Ташкент, а потом в Москву, в Центральный госпиталь МВД, на улицу Народного Ополчения. Там как в детстве, мамы водили по аллеям под деревьями своих повзрослевших мальчиков, потерявших зрение и заново учившихся ходить…
Туда, к нему тоже приходили родители, двоюродный брат. Но настоящей близости не было.
Другое дело «афганцы». Раненные пили водку, приводили девчонок, общались только друг с другом. Никого со стороны не пускали в свой тесный и горький круг…
Потом это прошло, но горечь осталась, как осадок, кото рый не смыть и не уничтожить ничем.
Он вернулся назад, в Региональное управление по организованной преступности, где ждало его подобие той войны, от которой ему было уже не уйти.
К тому времени отец слегка полинял, — песни его подзабы лись, лауреатские значки потеряли прежний блеск и ценность.
Однажды у него на столе Виктор увидел четверостишье:
«Нас долго Партия вела,
Но мы идти не пожелали,
Тогда сама она пошла,
Туда, куда ее послали…»
Сам ли он придумал эти строчки или откуда-то переписал, было неясно, но сомневаться не приходилось: тут чувствовались новые настроения…
А мать превратилась в томную и требовательную даму. Она рассуждала о безнравственности эпохи, жаловалась на бевременье и, целуя отца в большую плешь на макушке, сокрушалась:
— Виктор, такой умный и такой способный, стал всего лишь милиционером…
Израильский эмиссар при МВД Российской Федерации снова назначил аудиенцию Крончеру у себя дома.
Генерал все еще жил один, без семейства.
— Как успехи, капитан?
— Все в порядке…
Алекс пожал плечами, вспомнив драку в костромском ресторане, пьянку, и сцену в ванной, где его приводили в чувство Виктор и Анастасия…
— Отношения в Турбюро налаживаются?
Взгляд его и на этот раз был устремлен и на Крончера, и как бы сквозь него. И снова Алекс почувствовал себя под ним довольно неловко.
— Вполне нормальные.
Крончер коротко, как положено, отчитался о встрече в Костроме. Ему пришлось рассказать также о старинном свитке, который заполучил Панадис в качестве платы за операцию по пересадке почки…
Генерал слушал, не перебивая. Только один раз уточнил:
— А насчет партнеров убитого Ли? Молчок?
— Да. Панадис будто бы с ними незнаком.
— Дерьмо…
Алекс рассказал о любителе антиквариата, который посетил семью Гольдштейн вместе с Панадисом.
— Повидимому, речь идет о Бутрине, об убитом напарнике бакинца.
Генерал, ни о чем не спрашивая, подвинул к нему вазочки с орешками, но Алекс не притронулся.
— Я попытаюсь узнать у наших русских коллег… Если Панадис связан с «триадой», он мог сам заказать убийство своего напарника, — генерал вздохнул. — В любом случае вам ни за что нельзя действовать самостоятельно. При первом же опасном симптоме — свяжитесь со мной. Мы подключим главное российское управление по борьбе с организованной преступностью…
Алекс не нуждался в советах такого рода. Ему требовалась совершенно конкретная помощь.
— Я бы хотел, чтобы вы по своим каналам проверили вот это. — Он положил перед генералом исписанный на иврите лист бумаги. — Когда Гольдштейну делали пересадку почки, трансплантант доставили сначала самолетом из Ташкента в Москву, а потом уже дальше, в Таллинн. Вот дата… Возможно для китайцев — это узаконенный бизнес…
Генерал подвигал указательным пальцем.
— По тону китайских опровержений видно, что это не так… Я думаю, они в конце — концов, задействуют и свою полицию…
Крончер прочитал дальше:
— «Находились ли среди пассажиров самолета китайские граждане? Кто из экипажа мог иметь связи в интересующей нас среде?…» Хотелось бы получить ответы, как можно скорее.
Алекс поднялся: беседа подошла к концу.
Генерал тоже встал.
— Постараюсь, чтобы этому был дан ход уже сегодня.
Поздно вечером, дома, Виктора отловил майор Ловягин, старший опер Регионального Управления, выезжавший на место убийства Ли.
Это ему пришла в голову удачная мысль связать убийство Ли с торговлей человеческими органами для трансплантации.
— Чернышев! Наконец-то… — Он уже звонил несколько раз. Не мог застать. — Срочное задание начальства!..
— Они чего? Забыли, что я турбюро занят?
— Ты им это и скажи! Не мне! Записывай! — Он загремел в трубку. — «Немедленно заняться аэробусом рейса „Ташкент- Москва“»… Вот дата… Это за прошлый год.
— Ты даешь, Ловягин! Не хрена себе!
— Записываешь? — оборвал тот. — «Проверить, находились ли среди пассажиров на борту аэробуса китайские граждане?»
— Что еще?
— «Кто из экипажа может быть причастен к транспортировке внутренних органов из Китая?»
— Записал…
— Между прочим, вопросы передали прямым ходом из Министерства, у кого-то там очко играет…
Ловягин над ним явно глумился.
