Время шло. Сына отлучили от меня. И очень старались сделать все, чтобы настроить его против меня. Он рос, вскормленный ненавистью и презрением к своему отцу. Когда его состояние стало резко ухудшаться, его пришлось госпитализировать. Узнав об этом, я пришел взглянуть на своего сына.
Сосредоточенные, нахмуренные лица врачей.
— Необходима операция. Только хирургическое вмешательство…
— Если бы у тебя в голове были мозги, я повезла бы ребенка на операцию куда угодно, хоть в Америку! — кричала жена.
Я с глубоким безразличием относился к ее истерическим требованиям достать огромную сумму денег, а еще лучше — доллары. Но немые упреки малыша я не мог выносить спокойно.
— Папа, я обязательно поправлюсь! Правда?
— Да, Ты обязательно поправишься, — пообещал я ему, не в силах больше вынести его молящего взора. Будь что будет!
Я поддался несбыточным иллюзиям и решил сдержать обещание. Ведь благодаря моим словам в глазах мальчика зажегся крохотный огонек надежды.
В таком состоянии я и угодил в коготки к Серене.
Я сразу же почуял возможность получить хорошие деньги и подмазать лапу тем, кто, как я думал, ничего не делал для выздоровления моего ребенка. Рассчитывая лишь на собственную сообразительность и удачу, словно головой в омут, бросился в аферу, затеянную Аркадие Манафу.
— Папа, я обязательно поправлюсь! Правда?
Да, я надеялся на невозможное. Здравый смысл покинул меня, ибо в страданиях малыша был виновен не кто иной, как я сам…
Я поднял голову — майор продолжал говорить.
— …из-за твоего ограниченного восприятия действительности в эту историю оказались втянутыми ни в чем не повинные люди. Ты навредил не только себе, но и другим.
— Вам кажется ограниченным мое восприятие действительности? А может быть, все дело в том, что ограниченна сама наша действительность?
Душа моя нестерпимо ныла. Будто в ней ворочались камни — окаменевшие сгустки отвращения.
— Не отрицаю, она еще далека от совершенства, но кто уполномочивал тебя вершить суд, в одиночку восстанавливать справедливость, а затем требовать награды? Разве ты не понимаешь, что преступление, в которое ты оказался втянутым, нельзя равнять ни с мелкой кражей, ни с бытовой дракой? Когда совершается убийство, обычный человек не в силах осмыслить реальные масштабы событий и предугадать его последствия, это прерогатива профессионалов. К тому же ты своим чрезмерным усердием не только не помог нам, а, наоборот, все запутал. Не говоря уж о том, что действовал ты по методу обычного шантажа. Столько человек погибли! Возможно, и по твоей вине.
— Они заслуживали наказания.
— Не отрицаю. Но живой преступник может принести куда больше пользы, чем мертвый.
— Ну разумеется. Хотя бы выдавать дневную норму — кубометр дробленого камня.
Он усмехнулся.
— Не в этом дело. Мы исходим из того, что у любого правонарушителя, даже совершившего тяжкое преступление, — конечно, кроме патологических изуверов — есть шанс исправиться. Чего не скажешь о мертвых. Разве бывшие преступники не способны создавать материальные и духовные ценности на благо человечества? Разве в их головах не могут рождаться талантливые идей? Жизнь — святое право человека. Закон возмездия устарел. Преступник — это больной, и его надо лечить. Не будет нам оправдания, если мы отнимем у оступившегося человека его шанс!
Дверь отворилась, и симпатичная девушка в безупречно сидевшей форме внесла поднос. По комнате тотчас же разлился аромат кофе, заглушая запах свежеполитых цветов. Улыбаясь, девушка подала чашечку и мне. От смущения я опустил голову.
Мне всегда бывает неловко, когда я в ответ не могу улыбнуться женщине.
— Кури, — разрешил майор.
Он прихлебывал кофе, так и не смахнув лепесток с губы. Капитан усердно листал журнал. Я закурил и попробовал кофе. Он был отлично сварен.
— Твой начальник на стройке дал тебе хорошую характеристику, — сказал майор. — Тебя это интересует?
Я пожал плечами.
— Он написал, что взрывник Анатоль Бербери — надежный человек. Хм, человек… Скорее уж одинокий волк.
— Нет, человек, — оборвал я его. — Человек, ибо готов заплатить за все. И у меня есть чем.
— Да, у тебя есть чем, — подтвердил майор, с грустью вздохнув. — В этом отношении ты богат. Однако ты был бы еще богаче, если бы…
— Если бы уже не был осужден? Но я ведь искупил свою вину.
— Не совсем так. Тебя освободили досрочно за проявленное мужество при спасении детей с тонущего пароходика. Однако я не знаю, что лежало в основе этого благородного поступка: самоотверженность или расчет? Ведь только днем раньше ты избил в кровь охранника. И если, спасая детей, ты задавался целью перехитрить судьбу, тебе это удалось. Впрочем, теперь она отомстила тебе. Явилась за старым должком.
По собственному опыту я знал, что переубеждать милицию бесполезно. Я уже не раз пытался это делать. Правда, тогда я имел дело с другими людьми, но я не сомневался, что все мои попытки окажутся тщетными и теперь.
— Тот охранник был отъявленным негодяем и подонком.
— Однако это не оправдывает самосуд. Время, которое заключенный не отсидел в прошлый раз, добавляется к новому сроку. Тебе это известно?
— Да.
— Тебе можно предъявить целый ряд обвинений, Анатоль Бербери, как-то: управление машиной без прав; незаконное ношение оружия; оказание сопротивления органам милиции при аресте и нанесение тяжких телесных повреждений офицеру милиции.
— Как он поживает? — поинтересовался я с сочувствием, которого белобрысый верзила безусловно заслуживал.
Капитан оторвал голову от журнала.
— Ему лучше, — прорычал он. — Позавчера наконец заговорил и попросил кое-что тебе передать.
Я вздохнул с облегчением. В водовороте последних событий я начисто позабыл о нем и теперь порадовался, что парнишка оклемался. Он не заслуживал страшной участи.
— Это уж ваша оплошность, что вы пустили по моему следу юнца, да к тому же еще и тщеславного.
Великан, перекатывая желваки, демонстративно уставился в потолок, а майор покачал головой.
— Тогда, возле Снагова, Матей Плавицэ не арестовал тебя вовсе не потому, что он, как ты выразился, тщеславный юнец.
Я пожал плечами — мы отклонились от темы.
— Разумеется. Он не арестовал меня потому, что я успел проломить ему тыкву.
— Ошибаешься. Дело в том, что за вами следил один тип. Я вздрогнул.
— Следил?
— Да, следил. И мы узнали об этом только в понедельник, когда Матей очнулся. До этого он в бреду повторял непонятное нам «гомо, гомо».
— Что это означает? — удивился я.
— Мы ломали себе голову над этим и днем, и ночью. Время шло, и мы все больше ожесточались против тебя… Камадева.
При воспоминании о девочке с голубыми волосами, Мальвине, мое сердце екнуло.
— Да, ты доставил нам массу хлопот.
