поручениям, всем видом демонстрируя важность возложенной на него миссии.
Я закурил сигарету и посмотрел в глаза самого подлого носителя неукротимого духа, какого мне доводилось видеть. Со своей обычной жестко-кислой усмешкой он пожирал меня глазами, не подозревая, как долго и страстно я мечтал — еще со времен, когда этот хорек оплатил мне вступительный взнос в народный университет без права выхода на улицу, — быть официально назначенным на должность его зубного врача. Назначение задерживалось, но надежды я пока не терял. Я боялся одного: как бы кто другой не отомстил ему раньше меня, хотя это и маловероятно. Бог нравственной нечистоплотности, обозначенный кличкой Парандэрэт, всегда выходил чистеньким из своих грязных дел. И при всем при том, что его можно было обвинить по целой простыне статей уголовного кодекса, до сих пор никто не поймал Парандэрэта с поличным, так как он был надежно защищен массой доказательств своей преданности законам. Парандэрэт был человеком не только с идеями, но и с крупными фондами. Исполнение он всегда предоставлял кому-то другому, кто и нес потом ответственность перед законом, А Парандэрэт рук никогда не пачкал. Однако совесть его была настолько черна, что сам Сатана, всегда жаждущий заполучить к себе в котел негодяя пожирнее, давно уже облизывался и глотал слюнки в ожидании такого лакомого куска.
Мне нужна была хоть небольшая разрядка, поэтому я спросил:
— Как дела?
— По-всякому, — скривился он. — Клиентура теперь не та, что прежде.
— Теперь все не так, как прежде! — подсыпал я соли ему на рану.
— Вот именно! — вздохнул он. — Этот город протухает все сильнее, вонь невыносимая. Боишься уже цветочек сорвать. Честность и бдительность стали всеобщим девизом. Что поделаешь, тяжелые времена!
В его глазах читалась ностальгия по прежнему воровскому раздолью. Крутившаяся вокруг пальца цепочка издавала легкое гусиное шипение.
— А как поживает твоя любовница?
— День ото дня она обходится мне все дороже, — с отвращением сказал он и цыкнул зубом. — Скоро мне придется греться на солнышке, иначе я не сведу концы с концами, — заключил он, покачивая головой и выдвигая нижнюю челюсть.
Он был великолепным актером и до такой степени пропитался соусом а-ля Тартюф, что никто не сумел бы его разоблачить. Он поднес ко рту бокал, который официант наполнил наполовину вином, наполовину подобострастием.
— Желаю счастья!
— Здравия! — пожелал я самому себе, вспомнив обо всем, что пришлось перенести.
Желтоватые белки глаз изъеденного временем мастера по социальным реактивам заблестели:
— Именно так, здравия! Настало время сесть в машину и сказать «адью» этому сброду. Надо же, какие безобразные знаки остаются на лице, если пользуешься общественным транспортом! — Он опорожнил бокал. — Купить, что ли, золота?
Я перевел взгляд с двери на окно. Солнце начинало тускнеть, как плесенью, его покрывали приплывшие откуда-то комковатые, сизо-грязные тучи. Я вспомнил о Серене, и меня затопила волна блаженства.
— Пока еще можно жить за счет чужой глупости! — философствовал мой сотрапезник, — Однако особенно не разживешься. Если и найдешь фрайера на роль пайщика, то его деньги, большие ли, малые, все труднее пускать в оборот…
Я посмотрел ему прямо в глаза и спросил:
Знаешь ли ты какого-нибудь большого любителя подводной охоты?
Он не моргнул. Цепочка с шипением стала раскручиваться в другую сторону.
— Ты что, забыл? Я совершенно равнодушен к спорту. А почему ты спрашиваешь?
Пожав плечами, я собрался задать второй вопрос, когда в зал вошел нью Пинкертон. Нюх меня не обманывал: как ни старался он вести себя непринужденно, от него за километр несло шпиком. Это был блондин соловой масти, разодетый по моде Дикого Запада. Он развалился за столиком недалеко от входа и начал откровенно оглядывать зал, давая понять, что разыскивает знакомых. На миг наши взгляды встретились. Взор доброжелательный и безмятежный, похвалил я его, но зачем так опережать события? Ладно, сначала пусть им займутся официанты, тем более что один из них уже засуетился.
Парандэрэт, тертый калач, как бы случайно повернулся в ту сторону, куда я смотрел, и пропел козлетоном:
— Ну и ну, какой дождик идет за тобой по пятам, братец мой! Даже смотреть больше не хочется! — Он закрыл лицо растопыренными пальцами, и его перстни засверкали, отражая красный шелк гардин, которые только что задернул помощник официанта. — Что за напасть на нас свалилась!
Да, он был талантливым актером. Перестав обращать на него внимание, я занялся яствами. Ел молча, размышляя о только что сделанном открытии. Я пришел к выводу, что самым доходным видом косоглазия является расходящееся, которое встречается у зубных врачей и официантов, ведь только им удается одновременно заглядывать тебе в рот и в кошелек.
Когда подали кофе, я вновь приступил к делу.
— Накатай мне имена толстосумов, которые занимаются филателией.
— Из наших? — Да.
Он подумал, ковыряясь в зубах, закурил, и вместе с дымом изо рта у него вылетело несколько имен, а среди них и то, которое меня интересовало.
Не давая ему опомниться, я спросил:
— А кто из твоих приятелей заинтересовался марками в последнее время?
— Кроме тебя, у меня нет ни одного приятеля! — проскулил он, прижимая руку к сердцу.
Не дав ему развернуть во всем великолепии свой лицедейский реквизит, я рявкнул:
— Имена!
Однако Парандэрэт не обратил внимания на мой окрик, считая себя хозяином положения.
— И тех, кто сидит в санатории? — решил пошутить он.
— Нет. Пускай себе отдыхают. В деле, о котором идет речь, они участвовать не могли.
Полагая, что настал момент прибегнуть к уверткам, он хрюкнул:
— У меня есть такие карточки! Чудо! — он поцеловал себе кончики пальцев. — Девушки — одна к одной! Тебе тоже надо купить хоть один комплект.
Я перехватил на лету его указательный палец вместе с цепочкой, которая вращалась, как маленький пропеллер, и отогнул его почти перпендикулярно ладони, до предела растянув ему мышцы. Казалось, он вот-вот перекувырнется. От боли он запищал, как мышь.
— Идиот! — сказал я тихо. — Я столько лет жду, что ты заплатишь мне долги, а ты придуриваешься! Если б ты выплатил хотя бы только проценты, и тогда я жил бы по-царски!
С омерзением отпустив его взмокший палец, я подумал, что надо бы продезинфицировать руки.
— А у тебя есть моя расписка? — глумливо проблеял он, тотчас вернув себе утраченное было, немного помятое достоинство и собираясь разыграть твердость характера — дать мне по морде, — что читалось в его глазах.
— Когда ты учил меня красть, я плюнул тебе в лицо, но я был слишком молод, чтобы заставить тебя выдавать мне расписки!
— Но раз ты научился предъявлять претензии, — брезгливо выдавил он, — то этим обязан мне! — И тут же вошел в любимую роль: — Неужели ты, сопляк, да вдобавок по уши в дерьме, воображаешь, что я забыл дни, когда вы подыхали с голоду и у вас не было ни гроша за душой? Да и после ты оказался таким лопухом, что вздумал жениться на ней! Кто тебя приютил, кто тебя кормил-поил, кто тебя одел-обул, кто?
Так могло продолжаться весь вечер. Я поднес к губам палец:
— Ш-ш-ш!
От негодования у него глаза вылезли из орбит. Он набрал в легкие побольше воздуха, зажмурился и приготовился еще что-то изречь.
— Цыц! То, что ты подтолкнул меня к дверям тюрьмы, ладно… И где бы я ни пытался стать человеком, из-за тебя, клейменного каленым железом, внушал всем такие подозрения, что до сих пор с
