— Ой! — воскликнула Нина. — Ты не пугай маленькую девочку.
— Я не пугаю, — отозвался Алмаз. Она шепнула:
— Тихо как…
Над черным парком текли, чуть отсвечивая, еле заметные в сырой темноте тучи — их освещал город.
— Когда к Москве подлетаешь, — проговорила Нина, — внизу облака… так говорят они, мерцают, даже страшно… словно в освещенную воду самолет падает.
— А ты была в Москве? — с завистью спросил Алмаз.
— Была.
— И все-все видела?
— Видела. И Красную площадь, и Большой театр, и выставки. Я мало была, день всего.
— Все равно замечательно.
У Алмаза глаза зоркие, он уже стал различать во мраке, где бугорок, где дерево.
— Здесь скамейка! — удивился он.
— Да? Где? А-а, вижу.
Но Нина в темноте не видела, и Алмаз, взяв ее за руку, подвел к скамейке.
— Она мо-окрая!.. — Девушка провела пальцами по доскам.
— А у меня портфель. Садись.
— А ты?
— А мне все равно.
Они сели рядом и стали смотреть перед собой, в темноту. Алмаз положил руку себе на правую коленку, чтобы не прыгала, и стал насвистывать. Ему было неловко: он не знал, чем занять Нину. Что- нибудь рассказать? А будет ли ей интересно? «Эх, произошло бы что-нибудь! Какие-нибудь хулиганы бы пристали, что ли?» И словно кто-то услышал его мысли — в сосновом лесу послышались голоса и смех. Алмаз засвистел громче. В темноте вспыхнул фонарик, сзади подходили. Нина прижалась к нему.
— Пойдем… пойдем отсюда…
Но Алмаз не шевелился. Шаги все ближе, ближе.
— Эй, парень, закурить не найдется?
«Всегда они 'так начинают. — отметил, холодея, Алмаз. Он никогда не дрался, только боролся на сабантуе. Но ведь это совсем другое дело. — Ничего. Как-нибудь».
Шаги приблизились, за спиной стояли люди, он почувствовал запах табака и пива. Кто-то тронул его за плечо, Алмаз, жмурясь и исказив злобой лицо, вскочил и обернулся к ним.
Видимо, парни не ожидали, что он такой высокий. Тут же отвернули фонарик в сторону, с уважением пробормотали:
— Прости, брат. Курить ищем.
И ушли в темноту.
«Может, и в самом деле курить искали?.. А я-то разбежался! Тьфу, стыдно!»
Алмаз, кусая трясущиеся губы, сел снова на мокрую скамью, Нина схватила его за руку:
— Они не вернутся?..
— Никогда, — ответил Алмаз.
Она засмеялась, коверкая голос, прощебетала:
— Ой, как я испугался!.. Какой я маленький и весь напуганный!..
— Не надо, не бойся. Люди очень хорошие… В нашем городе нет чужих… Не бойся.
— Хорошо, Алмаз… И снова стало тихо.
Глаза привыкли к темноте. Тучи над сосновой рощей казались уже светлыми, и под соснами клубились тени. Алмаз посмотрел на Нину и заметил, что она улыбается. Или ему показалось? Он снова принялся смотреть перед собой в дождливый сумрак. Прошло минут двадцать, а может быть, час.
— Ты знаешь… — тихо начала вдруг Нина. — Ты внаешь… когда я была совсем-совсем девчонкой- малышкой, я лежала однажды возле речки, на песке… солнышко грело, с другого берега ветер дул, и вемляникой пахло… и тепло было, и я уснула… А проснулась ночью и вижу: прямо надо мной стоит что-то белое, дышит, белое, страшное! Я закричала, быстро глаза ладошками захлопнула, а потом… два пальца на правом глазу потихоньку открыла… правый глаз, он смелее, чем левый, как правая рука сильней левой… открыла глаз и вижу: да это лошадь! Стоит, белая, хвостом машет, на меня смотрит. Я так обрадовалась! Я вскочила, начала гладить ее по морде, по холке.
— Лошадь… это хорошо… — вздохнул Алмаз. — Л-лошадь — это замечательно… У нас в деревне есть много лошадей. Я тебе как-нибудь расскажу, Нина. А я в детстве только один раз испугался. У нас была мечеть, она стояла на свайках. И в народе говорили, что ночью, если долго-долго смотреть, зеленые и желтые огни видно. Это глаза чертей. Они вылезают из земли, чтобы напомнить людям, что их ждет, если они в мечеть ходить не будут. Конечно, глупость. Опиум для народа, я понимаю. Но мы были маленькие, и мы пошли… Ночью. Нас человек десять. Страшно. Тихо. Подошли к мечети, наклонились, стали заглядывать. Смотрели, смотрели — никаких огней. Тогда Сулейман — был такой смелый мальчик — плюнул на мечеть и говорит: «Вот я плюнул на мечеть. Если уж этому черти не обрадуются, значит, их и вовсе нет!» И вдруг как загорятся зеленые страшные глаза под мечетью! Мы кто куда!..
— И что это было?
Алмаз тихо засмеялся.
— Мечи! Кошка!
Они долго сидели и смеялись, глядя друг на друга. И как-то так вышло, что руки Нины очутились в больших ладонях Алмаза, лица их сблизились, и словно темные птицы летели между их лицами — Алмаз то видел ее лицо, то нет, это волоклись черные и светлые тучи по небу… Лица их приблизились, и они уже не смеялись, они были очень серьезные.
У Алмаза кружилась голова, шумело в груди, он сейчас Нину поцелует…
— Нет, нет! — воскликнула Нина и отпрянула. — Не сейчас!..
Он разлепил сухие губы, сам отодвинулся, растерянно пробормотал:
— Я? Знаешь… Холодно… — Рассмеялся, нахмурился, пожал плечами.
И снова ему показалось, что Нина, глядя на него, странно улыбается.
Он резко повернулся к ней, она испуганно встала.
— Идем, идем, уже поздно… Я никогда себе не позволяла такого… Сегодня со мной что-то прямо случилось… Идем, уже очень поздно.
И, не останавливаясь, пошла. Алмаз схватил портфель и побежал следом.
— Зачем, зачем так быстро? — спросил он. — Нина!
— Поздно, поздно… — шептала она. — Меня же не пустят в общежитие! И я замерзла.
— Конечно, конечно… — повторял Алмаз.
Они говорили не о том и понимали это. Быстро шли по ледяному городу.
Алмаз силился что-нибудь придумать на прощание, сказать что-нибудь особенное, но слова склеились, и вместо слова, которое он хотел сказать, выскакивало совсем другое:
— Нина… если… погода… если… я говорил…
Они не встретили ни одного человека. Только листья, шурша, летели по мостовым, и стояла с работающим мотором возле дома на углу «скорая помощь», шофер читал газету.
Когда подошли к общежитию, Нина обернулись. Минуту смотрела на него, затем восторженно сказала:
— Ты такой хороший… ты даже сам не знаешь, какой ты хороший! Ну отпусти меня, не пугай маленькую девочку.
Алмаз пожал плечами.
— Я пошла. Прощай.
— Почему-у «прощай»? — жалобно спросил Алмаз. Он знал, что «прощай» говорят, когда расходятся навсегда. — Почему «прощай»? Разве не до свидания?
— Это все равно, — тихо засмеялась Нина. — У нас и так и так говорят. Ну до свидания… отпусти меня…
Он топтался, горбился, не зная, что сказать.
