в школе, как насчет дисциплины.
Майор принес папку, каперанг ее открыл, заглянул в анкету, и вдруг челюсть у него отвалилась и глаза стали совсем круглыми. Он посмотрел на майора и сказал ему:
— Вы что, майор, с ума сошли?
— Что такое?
— Да ты что? Ты что… — он увидел меня. — А ну, марш в коридор, вас вызовут.
Я стоял за фанерчатой дверью и слышал их разговор.
Каперанг: Ты что мне подсовываешь, майор? Порядка не знаешь?..
Майор: Виноват, товарищ каперанг, недоглядел! Да и рожа у него непохожая.
Каперанг: Рожа! Сюда смотреть надо, здесь все написано. Без глаз, что ли?
Майор: Виноват, бывает! Что же с ним теперь делать?
Каперанг: Как что? В армию отправь, в пехоту.
Майор: Я его в среднее танковое. Шифрин! Зайдите.
Я вошел. Рот до ушей. Белоснежная улыбка. Швейк.
— Вы чего улыбаетесь, Шифрин, — строго сказал майор. — И стоите как? Так вот в Высшем мореходном уже, к сожалению, закончен набор. Мы направляем вас в танковое училище.
— Никак нет, майор, — продолжая улыбаться, сказал я.
— Это что такое «нет», — взорвался майор. — Пошлем — и пойдешь!
— Никак нет, майор! — упрямо повторил я.
Мне было очень плохо. Какой-то комок у горла мешал мне говорить. Улыбка как будто приклеилась к моему лицу. Я не мог ее убрать.
Как отдаленный морской прибой я слышал выкрики майора: «Повестка… С вещами… Не уезжать…»
На улице была весна. Вдоль тротуаров неслись мутные ручьи, старательно обходившие глыбы серого снега, лежавшего на их дороге. Пахло воробьями. В водосточных трубах с шумом и треском разбивались грязные сосульки. На сердце у меня было холодно. У меня и сердца-то не было.
Я и сам не знаю, как дошел до института. Мимо меня пробегали беспечные студенты. Им-то что, им не идти в танковое. Самый короткий анекдот: Шифрин — танкист.
Уже работала приемная комиссия. В комнате сидела девушка, та самая, которой в прошлом году я сдавал документы.
— Привет, — сказал я, — студенты не требуются?
— Требуются, — сказала она.
— А я на второй курс. Я с заочного.
— Давай, у нас на втором курсе большой отсев. Подай заявление.
— Да ты что, — сказал я, — так не бывает.
— Бывает, — сказала она. — Чего же ты застыл, давай заявление, укажи отметки за первый курс.
Через две минуты она вышла из кабинета директора. На моем заявлении красным карандашом было начертано: «Принять на второй курс».
Я отключился. То есть я куда-то провалился. Когда я открыл глаза, передо мной стояла испуганная девушка со стаканом воды.
— Ты что, — говорила она, — что это ты?
— Справку, — прошептал я, — немедленно справку. Я студент. Я очник. Я на втором курсе.
Я зажал справку в правой руке. Левой рукой я придерживал правую руку, чтобы она не потерялась. Я шагал в военкомат. На улице была весна. Вдоль тротуаров журчали чистые сверкающие ручьи, они сметали остатки грязного снега и уносили их с собой. Пахло солнцем. В водосточных трубах весело трескались сосульки. Они пели весенние марши. На сердце у меня была весна. Сердце билось, как часы на Спасской башне.
— Ну что, Шифрин, — окликнул меня майор. — Завтра с вещами. Смотри, не опаздывай!
— Никак нет, майор, — сказал я, протягивая ему заветную справку.
Вошел каперанг.
Он схватил бумажку, пробежал ее глазами и восхищенно сказал:
— Умеют они устраиваться!..
Потом он хлопнул себя по бокам и сказал:
— Умеют они устраиваться!..
Я уходил, а в спину мне неслось это злобное и восторженное: «Умеют они устраиваться!..»
9
В ОТК со мной работал старик Сидоров. Это был добрый человек, исключительно равнодушный к работе. Ему было на все наплевать. Он утром неторопливо обходил цеха, трепался с рабочими о том, как хорошо было в старое время и что нынче совсем не то. Потом он возвращался в контору и целый день записывал в книгу мастеров свои впечатления о работе. Записи его не отличались разнообразием. Он писал: «машина № 1 — в порядке, машина № 2 — тоже в порядке, машина № 3 — в порядке…» Со стариком Сидоровым было просто приятно работать.
Летом он поехал в Клин или в Калинин и там умер.
На фабрике всполошились. Директор вызвал меня и сказал:
— Ты хорошо знал старика Сидорова. Поэтому я назначаю тебя председателем похоронной комиссии. Ты поедешь в Клин или в Калинин и привезешь гроб с телом старика Сидорова. Мы поставим его в нашем зале, а потом, попрощавшись, похороним за счет фабрики. Ты меня понял?
Я его понял, и, хоть мне было не по себе, что я должен привезти мертвого старика Сидорова, — я пошел выполнять приказ. Мне дали машину и трех здоровых молодцов, и я поехал.
Старик Сидоров лежал в местном морге. Я впервые встречался со смертью, а тут еще моим гидом оказался тощий циничный дядька — сторож морга, который не соглашался выдать мне Сидорова без пол- литра.
— С тебе пол-литра, — серьезно говорил дядька, ведя меня по моргу.
Мне было страшно и противно.
— Да, да, конечно, — бормотал я, глазея на местных жителей, окончивших уже земное существование.
— Вот энтот ваш, — сказал дядька, — бярите яво.
Мои молодцы взяли беднягу Сидорова и понесли в гроб, который мы купили в магазине «Похоронные принадлежности» по безналичному расчету. Я старался не смотреть на старика Сидорова, мне было стыдно перед ним.
Наша машина катила по безлюдному шоссе, по обе стороны которого царило подмосковное лето. Мы сидели на гробе Сидорова, курили и размышляли о жизни и смерти. Один из молодцов рассказал старый анекдот: «Умирает один еврей…» Я сидел и думал: «Зачем это все? Зачем мы рождаемся, мучаемся, мучаем окружающих нас людей, ссоримся, воюем, производим детей, едим, читаем книги, верим в Бога? Зачем? Вот старик Сидоров. Он лихо размахивал саблей в гражданскую войну, рубал красных и белых, потом голодал, строил, рыл землянки, потом руководил чем-то, в чем никогда не разбирался, потом упал, чтобы опять карабкаться вверх, потому что отравился властью и мечтал вновь ее получить. Но так и не дополз, потому что был необразован и неразвит. И вот он умер. Он лежит в гробу, на котором сижу я, а потом мы поменяемся местами, и на моем гробе будет сидеть молодой Сидоров и рассказывать анекдот о том, как умирает один еврей. Что остается от людей и после людей?»
Двор фабрики заполняли рабочие. Они пришли проститься со стариком Сидоровым. Мы въехали во двор, разговоры смолкли, грянула музыка — это наш духовой оркестр заиграл марш.
Дирижер и руководитель оркестра — Жорка из слесарки, не переставая дирижировать, подошел ко мне и зашептал:
— Толя, нету того звучания, что надо. Колька, стервец, запил… Я его как человека просил: «Колька,
