— Не будьте дураком, сделайте, как он говорит.
Но мне уже попала вожжа под хвост, и я свирепо продекламировал:
— Я ОТК, что в переводе значит технический контролер. Это значит, что я должен стоять насмерть и не давать фабрике позориться. Я не могу выпустить этот брак. И я его не выпущу!..
Бракованный «Тыков-Щедр» попал на книжную базу. Через два дня зазвонил телефон, и вкусный нахальный баритон сказал:
— Так, вы что же это выпускаете, голуби? Брачок гоните? Актик на вас составим. Штрафик вам пришлем. ОТК у вас того, ушки развесил.
«Ну и черт с ним, — зло думал я, бросив трубку. — Я их предупреждал. Я же знал, что так будет. Клавдия Анисимовна записала себе выполнение плана этим „Тыковым-Щедр“, а теперь будет рекламация… Пусть директор выкручивается, мне-то что?»
Я злорадно написал докладную, которая кончалась словами: «…о чем я в свое время предупреждал».
— Зайди к директору, — сказала мне секретарь Галя, проходя в столовую.
— Кого я вижу! — вскричал директор, когда я переступил порог. — Молодежь, так сказать, наше будущее! Как тебе работается? Не дует?
— Дует, — сказал я, — мы еще поплачем с этой брошюрой.
— Как это, поплачем? — удивился он. — А ты зачем пропустил этот брак?
Я задохнулся от негодования.
— Ай-яй-яй, — сказал директор, — ты сейчас лопнешь. Ишь, как он надулся. А еще инженер. Ты не дуйся, а исправляй свои ошибки. Поезжай на склад и сделай так, чтобы этот брак нам тихо и спокойно вернули. Скажи, что мы все исправим. И никаких актов-шмактов. Новая мода — акты писать…
— Они все равно составят акт, — сказал я.
— Они люди, мальчик, а люди — всегда люди.
— Конечно, — сказал я, — люди — всегда люди, звери — всегда звери, дома — всегда дома, книжки — всегда книжки, дети — всегда дети. Это точно.
— Не будь дураком, — сказал директор. — Ты отлично знаешь, что я имел в виду. Ты возьмешь подписное издание Майн-Рида в 6 томах и поедешь на книжный склад. Там ты возьмешь бракованного Щедрина и привезешь его на фабрику.
— А куда я дену Майн-Рида?
Директор нажал кнопку, вошла секретарша Галя.
— Кто там еще ко мне? — спросил директор.
Я вышел, взял машину и поехал на склад, держа на коленях аккуратную пачку Майн-Рида.
Обладатель вкусного баритона оказался великим арапом. Он был большим мастером своего дела и тут же спросил:
— Ну, чего привез?
— Майн-Рида, — прямо сказал я. — Я тебе Майн-Рида, ты мне Салтыкова-Щедрина и никаких актов.
— Я порядочный человек, — обиделся баритон.
Совершив эту внутрисоюзную торговую операцию, мы раскланялись, и я вернулся на исходные рубежи, довольный своей работой.
— Молодец, — сказал директор. — Но прогрессивки я тебя все равно лишу, потому что ты выпустил с фабрики брак.
6
Фамилии Шифрин в списке не было…
«Черт возьми, — говорил я. — Эти машинистки вечно что-нибудь напутают. Не включить в список абитуриента, гениально сдавшего вступительные экзамены — это верх халатности». На душе у меня скребли кошки. Я чувствовал, что так будет.
— Представляете, какая смешная история, — сказал я декану. — Моей фамилии, по вине машинисток, нет в списке принятых в институт.
Декан улыбнулся и сказал:
— Нет, товарищ Шифрин, машинистки здесь ни при чем. Это мы решили отказать вам в приеме в институт, так сказать…
— Как же так, — забормотал я, — тут какая-то путаница, — я ведь набрал 2З очка из 25.
— Тут дело вот в чем, — растолковывал мне декан, — мне, видите ли, сказали, что вы поступали на гуманитарный факультет. Верно, да? Следовательно, у вас гуманитарные способности. У нас, видите ли, нет уверенности, что вы будете учиться на нашем факультете, и мы решили, так сказать, воздержаться от приема вас в институт.
— Позвольте, — сказал я, — существует конкурсная система, я сдавал экзамены и набрал необходимое количество очков. Я должен быть принят! Я хочу учиться!
— Товарищ Шифрин, — поморщился декан, — я, видите ли, ясно изложил суть дела, так сказать. Вы получите справку, что не прошли по конкурсу.
Мне хотелось вцепиться в его холеную рожу, мне хотелось убить его, разорвать на нем одежду. Я чувствовал, что погибаю. За что? За что?
— Я знаю, почему вы не принимаете меня в институт, — прошипел я, приблизив свое лицо к его лицу. — Я знаю, и я не оставлю этого дела. Я к Сталину пойду.
Он посмотрел на меня ненавидящими глазами и спокойно сказал:
— Пожалуйста, товарищ Шифрин. Это, так сказать, ваше право.
Я не помню, как вышел из института. Перед глазами были красные круги. Мама, мамочка моя… Что же я скажу маме? Что я им сделал? Что я им сделал? Что я им сделал?
Я шел по Садовой. Садовая казалась мне местом прогулок в тюрьме. По кольцу, по кольцу! Не разговаривать! Руки назад! Фу, какой бред! Что я им сделал? Куда идти? К Сталину? Но у него столько дел, что ему до какого-то мальчика, не принятого в институт? И смею ли я отрывать Сталина от работы! Ах, если бы он знал, какие есть на свете сволочи, он бы им дал! Но они, гады, пользуются тем, что Сталин занят, и пакостят, пакостят! Что же мне делать?! Я пойду в Министерство высшего образования. Я приду к министру и скажу ему: «Товарищ министр, у нас творятся странные дела. Помогите мне, товарищ министр. Я хочу учиться!» Он мне скажет: «Да, товарищ Шифрин, с вами очень несправедливо обошлись. У советской власти еще много врагов. Благодарю за то, что вы помогли их выявить». Потом он возьмет трубку и позвонит товарищу Сталину. «Иосиф Виссарионович, — скажет он, — тут нам товарищ Шифрин рассказывает интересные вещи, происходящие в наших институтах. Каково будет ваше указание, товарищ Сталин?» И Сталин скажет: «Накажите тех, кто мешал товарищу Шифрину, и примите его в институт, товарищ министр». Господи, о чем это я? Что же мне делать? Что же мне делать?.. Ах да, министерство…
У входа в министерство стояла огромная очередь.
Стояли мальчики и девочки, с родителями и без родителей, блондинки и брюнеты, в очках и без очков, толстые и худые, хорошо и плохо одетые. И все они не попали в институт.
— Сколько у тебя очков? — спросил я одного, другого, третьего..
— Двадцать девять из тридцати… МАИ.
— Двадцать четыре из двадцати пяти. МВТУ.
— Золотая медаль. МГУ.
Они стояли безмолвной цепочкой, прижимая к груди учебники и глядя перед собой невидящими глазами. И я тоже встал в конец этой странной очереди и стал таким же, как и они, и все мы были похожи на братьев и сестер, столпившихся у подъезда большого дома.
— Тебя почему не приняли?
— Не знаю…
