— И еще добавлю. Наши люди очень трепетно относятся к тому, что о них скажут или подумают другие. По всей видимости, ни один из них не знаком с мнением на сей счет великого Шамфора, заявившего: «Общественное мнение — это судебная инстанция такого рода, что порядочному человеку не подобает ни слепо верить его приговорам, ни бесповоротно их отвергать».
— Люди везде одинаковы.
— То-то же! Тем более, не все так просто, как кажется на первый взгляд. И это мы, журналисты, утверждали с первого дня. Некоторые полицейские также не исключали возможности третьей, кроме ошибки пилота и пресловутой технической неисправности, причины произошедшего. А именно — имевшего места взрыва.
Согласитесь, тут есть в чем покопаться. Так мы и поступили. Причем расследованием занялся, что случается крайне редко, лично главный редактор. В коллективе сразу смекнули — быть сенсации. Дело в том, что у нашего шефа… бывшего шефа, — поправился он, — просто удивительный нюх на всякого рода «непредвиденные обстоятельства».
— У меня о нем тоже — самые лучшие воспоминания.
— Дав задание просеивать информацию здесь, в Кисангани, главный редактор отправился в Вамбу. Пошерстить там. Ему несказанно повезло. Исследуя место катастрофы, удалось наткнуться на кусок материи, зацепившийся за один из растущих повсеместно многочисленных кустов.
— И это после того, как местность, насколько мне известно, прочесала полиция с участием военных?!
— Госпожа Берц! Вам ли объяснять, как люди «стараются», — иронично переспросил собеседник, — когда уже всем доподлинно известно: виновница трагедии — «техническая неисправность»? К тому же, справедливости ради, надо сказать: обломки вертолета разбросало на значительной площади. Что-то пропустить в данном случае, как ни кощунственно это звучит, — в какой-то степени даже простительно.
— Я понимаю.
— Так вот, шеф стал обладателем ценнейшей улики. Опровергающей, — здесь заместитель главного редактора сделал многозначительную паузу, — все остальные версии.
— Речь, вы сказали, идет об обыкновенной тряпке?! — удивилась Ирена.
— Ну, тряпка, как вы изволили ее назвать, — не совсем обычная. Ибо за куст зацепилась не ветошь, которой пилоты вытирают подтекшее масло или руки, а кусок пиджака.
— Пиджака?! — охнула женщина.
— Да! — тихо отозвалась трубка. — Это была часть одежды, принадлежащей… вашему отцу.
— О, боже! — не удержавшись, неожиданно даже для себя самой всхлипнула Ирена.
И, собравшись с силами, уточнила:
— Откровенно говоря, не понимаю, как кусок материи, пусть и принадлежавший погибшему, может служить настолько серьезной уликой? По сути, ставящий выводы следствия с ног на голову. Да что там — следствия? Вы же только что утверждали, будто камня на камне не осталось и от негласных версий.
— Именно так утверждал шеф. А он, поверьте, был не из тех, кто болтает попусту. Улика, проливающая свет на ЧП, по его словам, была неопровержимой.
— На ткани остались какие-то громко «вопиющие о преступлении» следы?
— Нет.
— Тогда что же являлось пресловутой уликой?
— Дело в том, что найденный редактором кусок оказался, как я уже в начале разговора подчеркнул, не совсем обычным. Не в смысле артикула ткани, ее цвета, степени изношенности или наличия обличающих следов. Речь шла о месте лоскута в конфигурации пиджака.
— Честное слово, вы меня совсем запутали!
— Сейчас все встанет на свои места, — успокоил Ирену собеседник. — Трудно поверить, но за куст зацепился… внутренний карман верхней части мужского костюма.
— И что же? — дрогнувшим голосом переспросила Ирена.
— Оторванный клок сильно обгорел. Как и бумаги, находящиеся внутри. Но последние пострадали не настолько сильно, чтобы написанного нельзя было прочесть.
— Не томите! Что там оказалось?
— В том-то и дело, госпожа Берц, что я этого не знаю.
— Как? Не может быть! — не хотела верить услышанному Ирена. — Откуда тогда у вас сведения, только что рассказанные? Разве не из бумаг отца?!
— Из бумаг! Только я их не читал. А вам сообщил исключительно то, что сам слышал от шефа.
— Ничего не скрывая передали? Все до капельки? — уточнила Ирена.
— А какой, простите, в этом смысл? — парировал заместитель редактора. — Я ведь вообще мог с вами не разговаривать. Или ограничиться парой-тройкой ничего не значащих нейтральных фраз. Разве не так?
— Так! — вынуждена была согласиться она. — Извините! Ну, пожалуйста!
— Нам нечего скрывать друг от друга. Вас волнует гибель отца, меня — смерть моего руководителя и лучшего друга. Не исключено, вместе мы могли бы добиться более успешных и быстрых результатов в расследовании странных смертей. Кстати, Аль-Хусри на эту печальную тему написал гениальную фразу: «Смерть — это стрела, пущенная в тебя, а жизнь — то мгновенье, что она до тебя летит».
— Я готова сделать все, что в моих силах! — с жаром заверила Ирена. — Но неужели вы ровным счетом ничегошеньки не знаете о содержании найденных редактором бумаг? Хоть слова, хоть полслова? — в ее голосе прозвучали умоляющие нотки.
— Найденный на месте катастрофы документ редактор в полицию не передал. Чем, по сути, поставил себя вне правового поля. Если со стенографической точностью, то на мой вопрос «А как же закон?», шеф ответил цитатой из Демонакта: «Законы бесполезны как для хороших людей, так и для дурных. Первые не нуждаются в законах, вторые от них не становятся лучше». На всякий случай я напомнил ему широко известное изречение Акутагава Рюноскэ: «Сильный попирает мораль. Слабого мораль ласкает. Тот, кого мораль преследует, всегда стоит между сильным и слабым». Он парировал, процитировав Вовенарга: «Нет правил более изменчивых, нежели правила, внушенные совестью». И своего решения, чему я, собственно, не очень удивился, не изменил. Иными словами, решился на утаивание улики исключительно из неимоверного… к вам уважения.
— Но мы ведь в жизни виделись не больше десяти-пятнадцати минут! — удивленно произнесла Ирена.
— Это в данном случае ровным счетом ничего не значит! Наш шеф во многих отношениях оставался оригиналом. К примеру, двуногих по одному ему известным признакам делил на людей и не людей (не путать с нелюдями!). Ради первых готов был на все. Вторые для него не существовали. Нет, он им не гадил. Ибо самая страшная угроза с его стороны звучала так «Я никогда не сделаю тебе ничего плохого, но и хорошего, если представится случай, — тоже». Чем приглянулись ему вы, сказать не могу. Но то, что оценку получили самую высокую, — абсолютно точно.
— Пусть покойному земля будет пухом и отверзнутся пред ним райские врата! — перекрестилась Ирена.
— Он как-то сказал, что обнародование письма отца к дочери…
— О чем вы?! Какое письмо к дочери?!
— Простите, я забыл: лежащие в оторванном кармане пиджака бумаги представляли собой длиннющее письмо к вам. Как охарактеризовал его шеф, покаянное.
— Пока…янное. Вы так изволили выразиться?!
— Именно!
— Что это значит?
— Большего, честное слово, я не знаю. Но редактор был полон решимости оградить вас от акул пера и людской молвы. Он утверждал, что в данном случае обнародование истины никому из живых пользы уже не принесет. Именно поэтому принял решение не давать на страницах «Бако бутембе» материала, который, безусловно, наделал бы немало шума. Вы, госпожа Берц, представить себе не можете, что значит для любого редактора добровольно отказаться от публикации даже самой крохотной сенсации. Вот почему я
