Снаружи раздается громкое икание с рыданием. Сальмон протягивает Сами ключи от машины.
– Где Розетта живет, знаешь? Ну, поехали!
Абу-Хасан стоит у входа в заведение белый как мел, ни жив ни мертв. Все влезают в машину, только Сальмон пока снаружи. Вдруг, будто что-то вспомнив, он резким движением сует руку в карман и выбрасывает свой огромный кулак в сторону Абу Хасана. В кулаке зажаты купюры.
– Ну, сколько здесь есть, – договорились?
Абу-Хасан стоит, не в силах вымолвить ни слова.
– Ну?! Да или нет?!
Абу-Хасан с трудом заставляет себя кивнуть.
– Ну, считай, – велит Сальмон.
Наступила тишина. Даже именинник перестал икать. Абу-Хасан неуверенно протягивает руку к вытянутому кулаку Сальмона, медленно вынимает из него деньги.
– Считай, считай, человек ждет. Ему срочно надо к Розетте.
– Две тысячи, – шепчет Абу Хасан. – Я сказал – тысяча шестьсот.
– Ладно, так пусть и за телефон будет, – милостиво изрекает Сальмон. – Купишь что-нибудь своему ребенку и старухе.
Абу-Хасан замирает как вкопанный, только пальцы его как бы сами по себе перебирают бумажки.
Сальмон направляется к машине. Абу-Хасан, словно проснувшись, бросается открывать ему дверцу.
– Давай, – говорит Сальмон водителю, – жми к Розетте. Все ж таки день рожденья у человека.
Как ребята поехали за Марго
(Перевел Марьян Беленький)
Ну что вам сказать? Марго-таки согласилась вернуться домой. Восемь месяцев просидела у тети в Салониках, пока не приехал Алькоби из Франкфурта и сказал:
– Если ты не вернешься в Яффо, то Мошону кранты. Он же ни на какую бабу, кроме тебя, и смотреть не может.
Вы, конечно, помните, как Мошон вышел из тюрьмы и его птичка улетела. Птичка-то улетела, а друзья остались. Взяли его, отвезли к Шошане, чтоб мотор прогреть. Ведь месяц за решеткой, это вам не шуточки. Выходит Мошон от Шошаны, ребята спрашивают: ну, завелся мотор?
– Да где там, – говорит Мошон, – без Марго ничего не будет.
Ходил как в трауре – не пил, не ел, не спал, не разговаривал. Такие дела.
– Что же делать? – говорит Сальмон, – пропадает человек, просто сердце разрывается. Может, к Розетте его сводить? Она мертвого на ноги поставит.
– Она его больше на два размера, – говорит Сасон.
Ну, словом, взяли его к Розетте.
Выходит он оттуда; ребята уже стоят: ну, завелся мотор?
Да где там?! Марго ему подавай, и все тут.
Написали ребята Марго письмо – так, мол, и так, извелся человек, не ест, не спит, ходит по улицам как пьяный, худеет на глазах, килограммы с него прямо на мостовую падают.
Одно письмо. Второе. Хоть бы хны. Позвонили Алькоби во Франкфурт:
– Ты знаешь, где Салоники? – спрашивают его.
– Дык! Три пальца вниз от Франкфурта.
– Так поезжай туда, – говорит Сальмон, – и уладь дело с Марго.
А когда Сальмон чего говорит, то люди это обычно выполняют. А кто не выполняет, об этом мы говорить не будем...
В общем, Алькоби дело уладил. Дает телеграмму: 'Четверг 11 утра встречайте товар вашем аэропорту'.
В девять утра ребята уже садятся в 'мерс-600' Сальмона. Сасон впереди, рядом с шефом, Охайон и Хаим Вышибала – сзади. Включают магнитофон, слушают 'Караван-патруль' и едут себе. Небо – как черное покрывало. Господь дает сумасшедший душ, никого не спрашивая, плюс поп-оркестр грома и молнии.
– Может, подзаправимся? – говорит Охайон.
– Так под завязку ж, – отвечает Сальмон.
– Не, я в смысле людей.
– Неплохая идея, – соглашается Сальмон и поворачивает машину к этому, как его... ну, перед Ехудом. Останавливается у шалманчика Хазбона Овадьи. Кто-то успевает заметить 'мерседес' Сальмона, пускается бежать. Французик... ну, у которого киоск напротив Овадьи, одним движением захлопывает железные ставни и в один прыжок оказывается на противоположной стороне улицы. Оба стоят по стойке смирно у двери заведения, только что не честь отдают. Ребята заходят, а там уже знают, кто пожаловал. За несколькими столиками для карт уже игроков не хватает. Народ подглядывает из кухни. А те, кто за столиками остался, уже не играют. И не разговаривают. Только страх у них в глазах говорит... Такие дела. Хазбон выходит из кухни.
– Какие гости! – восклицает он, а что он в это время думает, одному Богу известно. – Садитесь, гости дорогие! Что принести?
– Да так, ничего особенного, – говорит Сальмон, – разве какую бутылочку. Октан девяносто четыре.
На столе у ребят появляется арак. С других столов смотрят как завороженные. Им же интересно, чего вдруг яффские приперлись. Хазбон дрожащей рукой разливает за счет заведения, мол, за здоровье присутствующих.
Затем шалманщик наклоняется прямо к уху Сальмона:
– Есть проблемы?
– Чего вдруг ты спрашиваешь?
– Я скажу чего, – суетится Хазбон, – мы всего как неделю закончили ремонт. Уйма бабок пошла на материалы, ну и работа тоже.
– Не будет у вас проблем, – заверяет Сальмон, – мы сюда завернули только чтоб подогреться на дорожку.
Не успели ребята выпить, тут майор Бен-Дадон является собственной персоной. В гражданском.
– Еще арак с водой не смешался, а кто-то уже подшустрил мусорам стукнуть, – ворчит Сальмон.
Майор закуривает. Спокойно так затягивается. Выпускает дым носом. Хорошо все, тихо. Как в боевике перед дракой. Тишина кругом.
– Привет, яффские, – тихо говорит майор.
– Доброе утро, господин майор Бен-Дадон, – интеллигентно отвечает Сальмон как ни в чем ни бывало.
– Чего это в Яффо так рано встают?
– Не спит и не дремлет страж Израиля, – отвечает Сальмон, – выпейте с нами, господин Закон.
– Вы сюда по работе? – игнорирует господин Закон культурное приглашение.
– Да не приведи Господь, ну какие у нас тут дела? Погреться заехали.
– Так никаких дел, значит?
– Мое слово, – уверяет Сальмон.
– Сколько вы здесь будете?
– Вот как дождь кончится, так и поедем.
