Не христианским, думаю, резцом Зверь вытесан. Мы древнего народа Узнаем труд, коль ближе подойдем“. „А не могла ль, — заметил я, — природа Подобие чудовища создать, Как создает она иного рода Диковины?“ Но только лишь сказать Я то успел, сам понял, сколь напрасна Такая мысль. Не случая печать Являли члены гадины ужасной, Но каждая отчетливо в ней часть Изваяна рукой казалась властной: Сомкнутая, поднявшись, щучья пасть Ждала как будто жертвы терпеливо, Чтоб на нее, отверзшися, напасть; Глаза глядели тускло и сонливо; На вытянутой шее поднята, Костлявая в зубцах торчала грива; Скрещенные вдоль длинного хребта, Лежали, в складках, кожаные крылья; Под брюхом лап виднелася чета. Спинных чешуй казалось изобилье Нескладной кучей раковин морских Иль старой черепицей, мхом и пылью Покрытою. А хвост, в углах кривых, Терялся в темной бездне. И когда бы Я должен был решить: к числу каких Тот зверь пород принадлежит, то я бы Его крылатой щукою назвал Иль помесью от ящера и жабы. И сам себя еще я вопрошал: К чему мог быть тот памятник воздвигнут Как вдруг от страшной мысли задрожал: Внезапным опасением постигнут, „А что, — сказал я, — если этот зверь Не каменный, но адом был изрыгнут, Чтоб за грехи нас наказать? Поверь, Коль гвельфов он, имперцам на потеху, Прислан терзать — он с нас начнет теперь!“ Но, ветрено предавшись Гвидо смеху, „Немного же, — сказал, — получит ад От своего создания успеху! Смотри, как смирно ласточки сидят На голове недвижной, а на гриве Чирикает веселых пташек ряд — Ужели их мы будем боязливей? Смотри еще: со цветом этих скал Цвет идола один; не схожей в ниве Две полосы!“ И громко продолжал Смеяться он, как вдруг внизу тревожно Наш конь, к кусту привязанный, заржал; И видеть нам с уступа было можно, Как бился он на привязи своей, Подковами взметая прах подножный. Я не сводил с чудовища очей, Но жизни в нем не замечал нимало — Когда внезапно, молнии быстрей, Из сжатых уст, крутясь, явилось жало, Подобное мечу о двух концах, На воздухе мелькая, задрожало —
