— Готов? — ласково встретил его губернатор. — Ну, дай тебе бог. Благословляю тебя на славный подвиг.
И Муравьев, перекрестив, обнял и поцеловал растерявшегося от такой чести есаула и сам проводил его до лестницы.
— Дай тебе бог! — еще раз крикнул он вслед сбегающему вниз есаулу.
Через несколько минут крытый возок мчался по ухабистым улицам Иркутска к заставе.
Мимо возка проносились берега Лены. То могучие скалы, то ущелья и долины, лесистые, занесенные снегом. Есаул и Васька дремали, закутанные в меха, одетые по-якутски — в унтах, в оленьих парках, теплых кухлянках.
— Эй, давай, давай ходу! — кричал иногда Мартынов.
Но лошади и так неслись во весь опор. День и ночь, останавливаясь только для перепряжки, мчался крытый возок. За те двадцать минут — полчаса, что продолжалась перепряжка, есаул и Васька, неверно ступая застывшими ногами, вбегали в помещение, торопливо выпивали водки или чаю с ромом и, не успев обогреться и размяться, снова влезали в тесный возок. Полозья вновь скрипели, возок мчался дальше, и снова мелькали мимо лиственницы, пихты, скалистые берега.
В Якутске впервые за много дней есаул и его верный спутник ночевали в теплом помещении и спали в постелях. Здесь пришлось пробыть почти двое суток, чтобы снарядить караван дальше, до Охотска. Восемь собачьих упряжек везли вещи и продовольствие. Три якута и три казака служили конвоем и проводниками.
Еще затемно тронулся караван. Город еще спал, и пустые улицы огласились лаем собак, несущихся во всю прыть, и скрипом полозьев. Весь короткий зимний день путники быстро двигались по хорошо накатанной узкой дороге. Перед самыми сумерками немного в стороне от тракта завиднелись три якутские юрты, курившиеся белыми дымками на черном фоне леса. Передовой каюр стал сворачивать к ним.
— Стой, стой, куда? — закричал Мартынов, шедший со второй нартой.
— Ночевать, тайон[19], - отвечал якут.
— Не годится. Собаки еще не притомились, едем дальше.
— Дальше всю ночь иди, еще полдня иди, юрта нету. Ночевать нету.
— В лесу заночуем. Сворачивай обратно, живо!
— Твоя благородия в лесу ночевал, замерзал, моя отвечать будет.
— Ничего, сам, смотри, не замерзни. Сворачивай давай!
— Мой привычный люди. Целый день ходи, полночи ходи, собачка подыхать будет. До Охотска не дойдет будет.
Но Мартынов не хуже каюра знал предел выносливости якутских лаек. Надежды якута на ночевку в тепле не оправдались. Нарты свернули на прежнюю дорогу и по синеющему в сумерках снегу, звонкому от мороза, понеслись дальше. Каюр вымещал свое неудовольствие на собаках, неистово гоня их вперед. Уже в полной темноте Мартынов решил сделать привал. Якуты кормили собак, в то время как казаки и Васька таскали дрова для костров, а сам есаул, не любивший сидеть сложа руки, натягивал полотнище палатки для защиты от ветра, чуть заметно тянувшего по долине.
Задолго до света Мартынов поднял людей, велел Ваське плотно накормить людей и собак, из расчета на весь день. Путники тронулись дальше в полной темноте. Мороз к утру вовсе рассвирепел. Люди, застывшие за ночь, несмотря на жарко горевший костер, двигались с трудом.
Быстрота движения и короткие остановки на ночлег изматывали людей и животных. На пятый день якуты стали ворчать, и старший из них попробовал заикнуться о невозможности такой быстрой езды, но Мартынов страшно вспылил, и якуты притихли.
На одной из ночевок есаул, как всегда, разбудил Василия и приказал поднимать людей в путь. Денщик, гулко кашляя со сна, растирал застывшие ноги. Есаул спросил его:
— Что, Васька, ноги, чай, гудут?
— Все разломило, Платон Иванович. Отвык, жиром зарос. Цельный день бежать — не на печи лежать.
— В Охотск прибежишь, как волк поджарый, а?
— Ваше благородие, дозвольте спросить? — робко сказал Василий.
— Ну, говори, — отвечал есаул, подозрительно глянув в широкое лицо своего верного слуги
— Платон Иванович, мы силы не лишимся раньше время?
— Терпи, Васька! — хмуро ответил есаул, потом, помолчав, добавил: Нам до Охотска нужно в сухое тело войти и получить привычку в дороге. До Охотска цветочки, после Охотска начнется настоящее дело. Там сырому человеку погибель. А сейчас мы обтерпимся, обвыкнемся, жиры свои подсушим, потом в Охотске дня два отоспимся и, как птицы, долетим. Понял, дурья голова?
— Понял, Платон Иванович.
— Ну, коли так, ставь чайник на огонь и буди на род…
Собаки, которым доставалось больше всего, начали изнемогать. Уже нескольких пришлось оставить во встречных юртах; взятые взамен, не привыкнув еще к стае, плохо слушались и беспрестанно дрались.
Люди уставали все больше, и ночной сон на жестоком морозе плохо подкреплял их силы. А дорога становилась все труднее, — начались горы, знаменитые 'семь хребтов' Охотского тракта. Дня за три до урочища Аллах-юнь одного из якутов пришлось оставить во встречной юрте. Он совершенно обессилел и обморозил себе лицо. На другой день самый молодой из казаков утром не смог подняться.
— Застыл совсем, ваше благородие. Ознобился, жизни решаюсь, — бормотал он в ответ на брань и угрозы Мартынова.
Пришлось разгрузить одну из нарт, груз спрятали в ветвях приметного дерева, а заболевшего казака, завернув в медвежью полость, служившую постелью Мартынову, положили на нарту и повезли до ближайшего жилья.
Путь становился все тяжелее. На опасном и трудном перевале Юдомский Крест не удалось сдержать одну нарту, и она свалилась с крутизны на дно ущелья. К счастью, на ней ничего не было, кроме собачьего корма. Якуты хотели достать хоть груз, но на это ушло бы целых полдня, и Мартынов, махнув рукой, велел трогать дальше. На восемнадцатый день измученные путники очутились в долине реки Охоты, а на двадцать первый день, еще засветло, караван, еле тащась, прибыл в Охотск… Несколько домов в снежных сугробах, разбросанных на большом пространстве, церковь, амбары Русско-Американской компании и на отшибе — почернелый от времени палисад острога Охотского укрепления.
Начальник Охотского порта, высокий, худой старик, не выпускавший изо рта трубки, радушно встретил путников. У него и остановились есаул и его денщик, оба почерневшие и похудевшие. Немногочисленное население Охотска офицеры, врач, священник, приказчики Русско-Американской компании — жаждало повидать и послушать человека, прибывшего с 'воли', но начальник порта не принимал гостей, чтобы дать возможность путешественникам отдохнуть и отоспаться.
На другой день Мартынов стал деятельно готовиться к дальнейшему путешествию, а Василий по данному ему списку отбирал на складе Охотского порта продовольствие и снаряжение.
Вечером у начальника порта собрались гости, и есаул был центром всеобщего внимания. Охотские жители на всю зиму были отрезаны от мира, и только случайные курьеры изредка вносили разнообразие в их жизнь. Но есаул не позволил себе ни выпить лишнее, ни засидеться допоздна: надо было набираться сил. Выступать решено послезавтра.
От Охотска к Петропавловску путь идет на протяжении трех тысяч верст, огибая побережье сурового Охотского моря. На всем этом пустынном пространстве в то время было, только два населенных пункта — Гижига и Тигиль, в которых можно было пополнить запасы, но и то в очень ограниченном количестве. До Гижиги считалось полторы тысячи верст по безлюдному и дикому охотскому побережью.
В пути только изредка можно было встретить случайную стоянку тунгусов. Здесь гуляла свирепая пурга, набиравшая силу и стужу в огромных пустых просторах застывшего моря. Морозы стояли такие, что с громом, подобным пушечному выстрелу, лопались прибрежные скалы.
Из Охотска Мартынов двинулся караваном из четырех нарт. Тунгус Афанасий, сносно говоривший по-русски, и какой-то его родственник, меднолицый, скуластый молчаливый человек, отправились в качестве проводников.
