вопрос.
— А я не знаю, — произносит она. — Он ведь ее сразу снял. Разве я сказала, зеленая?
— Вы сказали, зеленая.
— Может, она выглядела, как эта?
— Вам это лучше знать, фрау Цвитуш, — строго говорит полицейский. — Кстати, вы сказали, что шляпу он в комнате не снимал, и только когда писал, положил ее рядышком на стол.
— Я говорила? Значит, так оно и было. Значит, шляпа эта, господин комиссар.
— Так-так! — произносит господин Брёдхен. Но по всему видно, что он не очень доволен. — А это тот самый молодой человек?
— Сначала я решила, что это не он, тот был вроде повыше и голос у того погрубее. А теперь почти уверена, что это он.
— Вот как, — еще недовольнее произносит Брёдхен.
— А у него еще есть деньги, господин комиссар? — доверительно спрашивает она, большим пальцем указывая на Куфальта.
Инспектор не ответил.
Куфальт продолжает стоять. Радостное настроение улетучилось, он чувствует только страх, безграничный страх. Вот он так старался, тянул лямку и все для того, чтобы эта старая глупая баба топила его безо всяких доказательств. Брёдхену достаточно только отнестись к этому менее тщательно: опознан, вот и отлично, значит, он. Преступление раскрыто — и он сядет. Потому что не пройдет и пяти минут, как она снова обязательно опознает его. И твердо уверует в это, будет клясться в любом суде мира, что так оно и было.
А у него нет даже возможности защищаться, он отсидел, и любой заподозрит его, все бессмысленно. Что же будет? Боже мой. что будет с Хильдой, с Хардером, Фреезе и Крафтом? А с ним? Что будет с ним?
— Фрау Цвитуш! — заклинает он ее. — Вы только хорошенько посмотрите на меня! Разве у того были русые волосы? Разве у него был пробор? Разве он говорил с вами культурно, как я, наверное, болтал на диалекте? Подумайте еще раз…
Брёдхен сидит на кухонном столе и испытующе смотрит то на Куфальта, то на женщину.
— Нет-нет, молодой человек, — плаксивым голосом отвечает старуха. — Вы просто хотите сбить меня с толку. Господин комиссар тоже сказал, чтобы вы помалкивали. Вам, должно быть, стыдно, что вы украли у старой женщины из комода все сбережения и еще, притворяясь, сказали: «Побудьте у плиты, чтобы еда не подгорела, а я подожду…»
Куфальт вздрогнул, он вспомнил, что действительно где-то сидел так и говорил что-то в этом роде…
Но тут господин Брёдхен строго произнес:
— Нет, Цвитуш, все не так просто. Давайте не выдумывайте того, чего не было! Пока нет доказательств, что вы его опознали.
— Но ведь я же вам говорю, господин комиссар, — жалуется она, — конечно, я его опознала. Это был он!
— Я никогда, никогда у вас не был! — разозлившись, кричит Куфальт.
— На левой руке у него было еще такое золотое кольцо, я хорошо его разглядела, когда он держал блокнот и писал.
— Но этого вы до сих пор не говорили, фрау Цвитуш!
— Потому что я только теперь это вспомнила, господин комиссар. У него было именно это кольцо!
В этот момент ее прервали.
Размахивая, будто пращой, синим эмалированным кофейником, в комнату ворвался могучего сложения мужчина в желто-белой строительной спецовке. На его забрызганное известкой лицо свисали длинные черные пряди волос.
— Где этот гад, который украл у моей жены все ее сбережения? — разъяренно кричит он. — Иди-ка сюда, сволочь, я тебе все кости переломаю… — и он бросается на Куфальта, хватая его за грудь…
— Спокойно, Цвитуш, — говорит Брёдхен. — Спокойно, — повторяет господин Брёдхен, но вмешиваться не торопится.
— Ну-ка уберите руки! — кричит и Куфальт. — Ничего я у вас не крал! — и он толкает верзилу.
В дверях толпятся соседки.
Толчок был не очень сильным, потому что Куфальт большой силой не обладал. Но все-таки великан сразу потерял равновесие, сделал шаг назад, оступился и сел на пол.
Через кухонную дверь отчетливо слышен шепот сожаления.
В черных, только что сверкавших гневом глазах каменщика появляется выражение тупого удивления, а затем он громко хохочет.
— Пьяный! Опять пьяный! — жалуется фрау Цвитуш. — Пьет теперь каждый вечер!..
— Это он с горя, из-за денег! — доносится из кухни визгливый женский голос.
— Таких мерзавцев убивать нужно!
— Пропивают с бабами трудовые денежки!..
Брёдхен внимательно наблюдает за этой сценой.
— Можете встать, господин Цвитуш. С каких пор вы пьете?
— Это никого не касается, — угрюмо произносит силач. Он с трудом поднимается, опершись на кухонный стол. — Но если я тебя, субчик, еще раз застану!..
— Вы больше не будете пить, — сухо говорит Брёдхен. — Пойдемте, Куфальт. Может быть, мы еще раз придем к вам завтра утром, фрау Цвитуш, чтобы вы рассмотрели этого господина при дневном свете. Всего доброго!
И вместе с обвиняемым он проходит сквозь цепочку ругающихся женщин.
Какое-то время они молча идут рядом по улице.
Затем Куфальт говорит:
— Если вы завтра еще раз приведете меня к ней, господин инспектор, я пропал. Тогда она меня обязательно опознает. — И, видя, что тот не отвечает, продолжает: — Ведь она сегодня весь вечер только и делала, что глазела на меня.
— Так-так, — только и сказал господин Брёдхен. А затем через какое-то время добавил: — хорошего же вы мнения о нашей работе. Вы думаете, что только вы один умный?
— А что думаете вы?
— Я думаю, что вы совсем не такой прожженный тип. Сейчас я думаю, что вы дурак. А с дураками всегда больше хлопот.
Пауза. Они опять молча идут рядом.
— Куда мы, собственно говоря, идем? — спрашивает Куфальт.
Брёдхен что-то бурчит себе под нос.
— Но вы ведь меня отпустите? Ведь эта старуха ничего не значит.
Но и на это господин Брёдхен не отвечает.
Они направляются в центр города, идут через рыночную площадь, в ратушу, проходят через дежурную комнату, где на нарах лежат несколько полицейских, поднимаются по лестнице вверх — и Брёдхен распахивает дверь, ведущую в узкую каморку. Там, за пишущей машинкой, сидит полицейский, старший вахмистр, Куфальт знает знаки отличия.
— Садитесь! — бросает Брёдхен Куфальту. И нетерпеливо добавляет: — Да садитесь же! Вреде, этот господин не должен…
— Знаю, — равнодушно отвечает старший вахмистр Вреде и продолжает печатать дальше.
— Я на секунду загляну к шефу, — объявляет Брёдхен и исчезает за обитой дерматином дверью в соседней комнате.
Куфальт в оцепенении сидел на стуле. Ему очень хотелось послушать, о чем говорят в соседней комнате, но обивка двери слишком плотная, да еще машинка стучит так, что не остается ничего иного, как
