меня и переключаешься на смазливую блондинку, мечту любого парня. Ты такой же, как все…
— Правда? Ты ко мне что-то испытываешь? — В его голосе смешались горечь и радость. Больше горечи, чем радости.
— Испытывала, — поправила я. Мой гнев сменился печалью. — Теперь мне все кажется дурным сном. Ошибкой, как сказал бы ты. Ужасной ошибкой.
Люциус потер уставшие глаза.
— Джессика… не думай, что ты знаешь всю правду о том, что я говорю или делаю, — загадочно сказал он. — Иногда… иногда я сам всего не понимаю.
Если я кажусь тебе непоследовательным, знай — я борюсь сам с собой. — Он заломил руки. — Я сам все испортил!
— Совершенно верно.
Люциус грустно посмотрел на меня:
— Тебе никогда не понять, каково это — пройти испытание нормальной жизнью.
Я фыркнула:
— Нормальной жизнью?
— Да.
—
— Нет, Джессика. Не совсем так. Все изменилось. — Люциус встал и начал расхаживать по моей спальне, говоря тихо, будто сам с собою. — Ты понятия не имеешь, каково это — вырасти в одиночестве. Вырасти с осознанием своей миссии. Джессика, твои родители не готовили тебя
Я изумленно уставилась на него, но перебивать не решалась.
Он печально улыбнулся:
— Я приехал сюда и встретился с новым для себя миром. Наши одноклассники… Им позволено вести себя легкомысленно.
— Ты ненавидишь легкомыслие.
— Да, но быть легкомысленным легко и приятно. Раньше я думал, что американские подростки до смешного поглощены собой. Это затягивает — лучшего слова не подобрать. Мне нравится твой мир, хоть мне и недолго осталось в нем находиться. Это словно каникулы — первые каникулы в моей жизни. Если не считать необходимости выполнить пакт, здесь никто от меня ничего не ожидает, кроме удачного трехочкового броска перед самым концом игры.
— Люциус, ты о чем? Он снова сел на кровать:
— Я понял, что мне пока не хочется отказываться от всего этого.
— От чего?
— От танцев. От джинсов. От баскетбола. От того, чтобы находиться рядом с женщиной, не ощущая на себе тяжести взгляда нескольких поколений…
— Фейт!.. Ты не хочешь расставаться с Фейт…
— Для девушки, которая отвергла мои ухаживания, ты ведешь себя довольно непоследовательно, — рассерженно возразил он.
— Ты сам все время настаивал, что мы должны
— Если бы я тебя укусил, для нас не было бы пути назад. Неужели ты не понимаешь? Вечность. Такова ставка — вечность вместе. Ты к этому готова? Джессика, быть рядом со мной… это не то, чего бы ты пожелала.
— Не понимаю.
Он взял мою руку:
— Джессика Пэквуд, именно поэтому я тебя освободил.
— Отчего?
— Я отказался от пакта.
— Ради Фейт, — повторила я и выдернула руку. Ревность терзала меня физически. — Ты хочешь укусить Фейт — вот в чем дело!
Люциус покачал головой:
— Нет, я ее не укушу. Правда, я не знаю почему — потому ли, что не хочу обрекать Фейт на мир вампиров, или потому, что хочу спасти мир вампиров от нее.
Я ему не поверила. Я знала, что ему нужна Фейт.
— Люциус, согласно пакту, ты должен укусить меня. Мы предназначены друг для друга. Если ты нарушишь договор, начнется война…
— Джессика, я пытаюсь тебе объяснить, что пакт больше не действителен.
Его голос прозвучал с такой решимостью, что я испугалась, и ревность в моей душе сменилась сосущей тревогой.
— Люциус, что произошло?
— Я написал Старейшим и уведомил их, что больше не намерен участвовать в их нелепой игре.
— Что?! — воскликнула я. — Что?
— Я написал дяде Василе и все отменил.
— Ты с ума сошел?!
— Возможно.
От ужаса у меня похолодела шея — я поняла, что Люциус в беде. Я никак не ожидала увидеть на его лице даже намек на страх.
— Что тебя ждет?
— Не знаю, — признался он. — Не волнуйся, ты в безопасности. Решение принял я. Тебе не причинят вреда. — Люциус взял мою руку, и наши пальцы переплелись. — Ты будешь в безопасности, Антаназия, даже если это будет стоить мне вечности. Я обязан сделать это по причинам, которых тебе не понять.
Меня сковал настоящий ужас.
— Люциус, и что теперь?
Я подумала о страшном шраме на его руке. Вспомнила слова Люциуса:
— Тебя накажут?
— Антаназия, наказание — не совсем подходящее слово для того, чему подвергнут меня Старейшие, — хрипло рассмеялся он.
— А если им все объяснить? — Я знала, что цепляюсь за соломинку.
— У тебя доброе сердце, — нежно улыбнулся Люциус. — Природа одарила тебя опасной наивностью. Однако в мире много существ, подобных моей несчастной Чертовке… Подобных мне. Тех, которые, пережив чудовищные события, сами превратились в чудовищ. Тех, кому, возможно, лучше
— Люциус, прекрати, — потребовала я.
— Такова правда, Антаназия. Тебе не дано постичь, какие мысли роятся в моей голове, какие сны мне снятся.
У меня перехватило дыхание.
— Так ты об этом говорил на Хеллоуин? О том, что можешь показать мне что-то совсем не милое?
Пальцы Люциуса сжали мои.
— О нет, Антаназия, я никогда не причиню тебе вреда. Не важно, во что ты в конце концов поверишь, не важно, как будешь вспоминать обо мне; помни одно — я никогда не смогу сделать тебе больно. Возможно, было время, когда я ещё не знал тебя… если бы ты стояла на моей дороге к власти… но не теперь. — Он отвернулся и еле слышно прошептал: — Надеюсь, что нет.
— Люциус, все в порядке. Я знаю, что ты не причинишь мне зла, — успокоила я его, хотя его признание меня встревожило
Люциус смотрел на стены моей спальни ненавистного ему розового цвета.