мужиков, привыкших уже к машинам и механизмам, креститься с затаённым страхом. В отличие от своих сыновей и дочерей, чьи восторженные взгляды было не оторвать от выкрашенного в зелёно-голубые цвета «Орла», они не могли до конца побороть в себе изначальное неприятие непознанного. Покуда в Ангарске был отец Кирилл, он, разговаривая с паствой, наставлял их в том ключе, что развитие науки не есть зло, а лишь продукт ума человека. Сейчас же, в его отсутствие, брожение в умах старшего поколения только усиливалось. Это заставляло руководство державы пересматривать многие условия размещения и работы с новопоселенцами. Вопросы религии продолжали тяготить атеистов, которых было большинство среди первоангарцев, вызывая спорадические конфликтные ситуации. Как говаривал профессор Радек, «вся надежда на горящие сердца и пытливый разум» тех, кто сейчас обучается и уже начинает учить других.
Погудин, помахав собравшимся рукой, надел защитные очки и показал большой палец своей команде, стоявшей неподалёку. Потом пилот перевёл ручку сектора газа в упор, увеличивая обороты двигателя и выждал с минуту, наблюдая за работой мотора, пока винт с воем молотил морозный воздух. Наконец биплан, оторвав лыжи от наста и неловко покачиваясь, начал выруливать на взлёт под восторженные крики и пронзительный свист с берега. Разбег был недолог, и вскоре «Орёл», шумно стрекоча мотором, поднялся вверх. Люди высыпали на заснеженный лёд Ангары, провожая удалявшийся от них самолёт ошалелыми воплями радости. Мальчишки побежали вслед за ним, то и дело кувыркаясь в снегу. Вокруг царила непередаваемая эйфория, чувство полнейшего восторга — наверное, то же самое творилось в городах и сёлах Советского Союза в день полёта Юрия Гагарина. Смолкший было шум биплана возвращался вновь — Иван Погудин, развернувшись над тайгой, теперь заходил на посадку, покачивая крыльями своей машины.
— Ну, теперь молимся, чтобы всё было хорошо, — невесело усмехнулся Рудаков, поглядывая то на коллегу, то на приближающийся биплан.
— Да ну что ты всё ноешь, Володя? — раскрасневшийся от мороза и радостного волнения Лисицин потряс друга за плечи и приобнял:
— Всё должно быть хорошо, запомни!
Снижаясь для посадки, «Орёл», казалось, зависал над Ангарой, оглашая всё вокруг шумом работающего винта и рокотом двигателя, и вскоре лыжи коснулись снежного наста — раз, другой, будто пробуя его на прочность. Погудин посадил биплан без единой помарки. Постепенно сбавляя скорость, машина проехала мимо восхищённых ангарцев, мимо группы инженеров и вскоре, резко набрав скорость, с шумом вновь устремилась в небо. Ещё около получаса Иван летал над посёлком, тайгой и широкой лентой реки, сжигая драгоценное горючее — что же его теперь жалеть?! Воистину, это был великий день для всех ангарцев! И даже Владимир Рудаков, наконец, позволил себе принять участие во всеобщем праздновании, продолжавшемся до глубокой ночи, и вновь не обошлось без фейерверка.
Вячеслава разбудили, когда на улице было темным темно — посланный дежурным радистом паренёк- стажёр примчался к дому Соколова и передал через сидевшего при входе охранника:
— Необходимо прибыть в радиокомнату для срочных переговоров с Новоземельском!
Дарья успела застать мужа перед дверью в коридор, спустившись сверху — Вячеслав уже надевал тёплые сапоги.
— Что случилось, Слава? — спросила она с волнением, щурясь от света подвешенного фонаря.
— Да ничего! — нахлобучивая меховую шапку, отвечал муж. — Радек опять наверное что-нибудь придумал среди ночи, теперь хочет поделиться.
— За ним это водится, — зевнув, проговорила Даша. — Не задерживайся только…
Только теперь Соколов решил обидеться на старого товарища, высказать ему в шутку, конечно, пару ласковых. Да тут же забыл о своём решении, едва только толкнул дверь. Дверь поддалась с трудом, а в лицо вместе с тугим и холодным ветром бросился ворох колючих снежинок. Один из охранников-дауров, из которых состоял рядовой и сержантский состав кремлёвского гарнизона, подняв воротник, проследовал за Вячеславом, прикрывая лицо рукавицей и что-то шипя на своём языке. Ночью поднялась сильная метель и упала температура, что было привычным явлением для марта, да и в апреле, бывало, вместо ожидаемой оттепели мог вдарить мороз и высыпать снег. С некоторым трудом, из-за дующего в лицо сильного ветра, Соколов добрался до двухэтажного здания клуба, на втором этаже которого располагалась радиостанция, комната отдыха радистов, небольшое общежитие и учебный класс радистов-стажёров. Амурец, первым поднявшись на крыльцо, потянул на себя массивную ручку входной двери, которая была обита по краям кожем для защиты от сквозняка. Войдя в «предбанник», где, в отличие от улицы, царила тишина и покой, они оставили верхнюю одежду, и вошли в едва освещённую прихожую, откуда тянулся полутёмный коридор. Там, впереди, бил яркий свет из открытой двери радиокомнаты.
— Максим, ну что там такого срочного? — выкрикнул Соколов, направляясь туда.
— Товарищ Радек вызывал! — тут же показалась из дверного проёма вихрастая голова стажёра. — Ждёт…
— Сеня, сядь, попей чайку, — войдя в комнату, предложил охраннику Соколов, уже давно уяснивший, что отправлять того спать дело пустое… Инструкции начальника гарнизона амурские гвардейцы выполняли беспрекословно, не взирая на чины.
— Ну что тут… Ангарск на связи! Соколов слушает! Приём! — Вячеслав сел в освобождённое радистом кресло у рации.
— На связи Новоземельск! Радек! Приветствую, Слава! — голос профессора показался начальнику взволнованным.
«Ну точно, что-то придумал» — подумал он и усмехнулся:
— Даже про самолёт не спросил…
— Слава! — продолжил Николай Валентинович. — Она… Ты… Срочно приезжай! Немедленно приезжай!
— Николай, что с тобой? — опешил Соколов, услышав сильно волнующегося профессора. — Приём!
— На связи! Самолёт летает?! Вот как погода уляжется — сразу прилетай! Всё, жду! Конец связи…
Вячеслав непонимающим взглядом оглядел сидевших с ним в комнате людей и осторожно осел в кресле. Только даур, казалось, невозмутимо и с удовольствием потягивает горячий чай, а притихший Афоня, стажёр из посадских, с удивлением смотрел на начальника широко открытыми глазами. Радист Максим, один из первых переселенцев в Ангарию, кидал на Соколова заинтересованные взгляды, не смея спросить его о причине возбуждённого состояния профессора, отличавшегося прежде спокойствием и выдержкой. Вскоре Вячеслав сбросил непонятное оцепенение, овладевшее им после разговора с Радеком. Такое поведение профессора было совершенно неожиданным, волнующим и даже… Пугающим? Нет, нет и ещё раз нет! Если бы Николай хотел что-то сказать, он непременно сказал бы это открытым текстом, как это принято, а не оборвал себя на полуслове. Ну хорошо — придётся лететь на берег Байкала, благо «Орёл» был способен на этот перелёт. Топлива в один конец хватит точно. Соколов решительно поднялся с кресла и, пожелав спокойного дежурства радистам, направился к выходу. Даур, благодарственно кивнув Максиму за чай, молча проследовал вслед за начальником. Снова выйдя на улицу, где ревела снежная метель, Вячеслав прокручивал в голове слова Николая и, уже на подходе к узкой улочке, заметаемой снегом, он вдруг остановился словно вкопанный, поняв что именно могло так взволновать этого «старого крокодила», как любил называть себя Радек. Только единственное нечто в этом мире способно на это.
Всё оставшееся до подъёма время начальник сибирской державы пролежал с открытыми глазами, заснуть он так и не смог. Наутро, за завтраком, вяло отвечая на расспросы Дарьи, встревоженной его состоянием, Вячеслав поделился с женой своим выводом, отчего та, охнув, присела на лавку.
— И что же ты собрался делать, Слава? — спросила Даша растерянным тоном.
— Не знаю, — подперев голову кулаком, ответил он. — Пока не знаю. Но не стоит говорить об этом — ещё ничего не известно наверняка.
— Ну да, ну да, — всё так же рассеяно проговорила супруга. — Ты знаешь, это так… Нежданно что
