лицом к Волге. Волосы рассыпаны по плечам и спине, голова нагнута к тарелке.
— Тебе письмо, — буркнул Шур и положил на стол сложенный пополам незаклеенный конверт.
Лилия подняла голову, недоумённо хлопнула ресницами и… ничего не сказала. Зато бабушка заулыбалась:
— Шурик, почему ты к нам не заходишь? А я никуда не хожу, вяжу.
Шур почему-то сказал «спасибо, здрасьте», смутился и пошёл к своему столику. Там он сразу наткнулся на Оськин взгляд, который сначала был вопрошающим, а потом глаза всё поняли, правый опять весело подмигнул и тут же вместе с левым уставился в тарелку.
— Нагоняй, дружок, а то мы уже кончаем, — пробасил дедушка.
Шур с ужасом посмотрел на стол. Как много нужно было съесть! Разве это возможно? Он не в состоянии проглотить ни одного куска. Ни единой ложки супа.
После обеда был объявлен по теплоходу «тихий час». Никита Никитич лежал на диване, Шур на своём напольном надувном матрасе. В дверь неожиданно постучали. Шур подскочил, намереваясь Ромке дать очередной подзатыльник. Но перед дверью стояла бабушка Лилии.
— Шурик, ты не спишь? Лилечке надо с тобой поговорить. Она ждёт тебя на палубе. Вы извините, конечно… — она смутилась, увидев, что оба отдыхали.
— И для этого нужно было беспокоить бабушку? — с улыбкой сказал Никита Никитич, поднявшись и застёгивая воротник полосатой пижамы.
— Она, видимо, стесняется вас, Никита Никитич, — попыталась оправдать внучку бабушка.
«Лилия Нильская никогда никого до сих пор не стеснялась», — одновременно подумали и Шур и дедушка, но оба промолчали.
— Как вы тесно живёте. Даже ступить некуда, — удивилась Елена Ивановна, — а у нас хоть бал открывай. Столько лишнего места!
Шур складывал свой матрас.
— Да мы не дерёмся, — продолжал улыбаться дедушка. — Вы проходите, Елена Иванна, посидите, отдохните после Горького. Только извините, я… гм… не во фраке.
— Я в город-то не ходила, вязала Лилечке кофточку, — бабушка вошла в каюту, — я что сейчас подумала. Чем так ютиться, кто-то из вас может в нашем люксе ночевать. У нас три места на двоих, одно за шторкой, прямо отдельный кабинет. Ведь зря пропадает. А тут Шурик на полу.
— А я люблю на полу, никуда не скатишься.
Лилия в пёстром платье с оборочками стояла на палубе, держась за перила. Ветер шевелил оборочки и отдувал волосы с плеч, будто пытался унести их с собой в небо.
— Кто тебе дал письмо?
— Никто.
— Так это ты сам написал?
— Ой, нет.
— Тогда кто?
— Не могу сказать.
— Ты что, поклялся на крови молчать до могилы?
— Не клялся я.
— Тогда скажи.
Шур отрицательно помотал головой. В это время ветер схватил её волосы и поднял выше затылка.
«Сейчас улетят в небо», — подумал Шур. Ветер тут же швырнул волосы обратно и рассыпал по плечам.
— Ты мне зубы не заговаривай.
Лилины синие глаза так пристально глядели, что, казалось, хотели пробуравить Шура насквозь. Он почти физически чувствовал этот взгляд, острый, властный, требовательный. Но ведь его просили молчать. Он не мог, не имел права сказать.
Лилия вдруг переменила тактику.
— Ну, Шурик, ну, миленький, скажи, я тебя очень прошу, — она даже дотронулась до его руки своим тонким, музыкальным пальцем.
Шур молчал. Когда она властно требовала, молчать было легче. Но теперь в её голосе появились ласковые нотки, и ему мучительно захотелось ответить на её вопрос. И чего он должен молчать? Слова ведь не давал. С Оськой только тут познакомился, кончится рейс и не увидится с ним больше никогда. Почему он не может сказать?
— А ты знаешь, что в письме написано?
— Откуда?
— Оно же незаклеенное.
— А если письмо передаёшь через кого-нибудь, то заклеивать неприлично.
— Ах, какие мы интеллигентные!
Лилия съехала на прежний требовательно-язвительный тон, и Шуру стало легче молчать.
— А может, в этом письме меня оскорбляют!
— Что ты… нет… не может быть, — Шур растерялся, замотал головой, — не должно быть…
Лилия улыбнулась и окатила его своим голубым взглядом с головы до ног.
— Вон ты какой, оказывается. Значит, тебе можно доверять тайны, секреты — не выдашь? А я и не знала. Молчун. А вокруг столько трепачей. Ладно, молчи, сама выясню, кто автор письма, — и, откинув волосы за спину, гордо прошла мимо Шура.
Он не шевелился. Вот хлопнула дверь, значит, Лилии уже нет на палубе. «Значит, тебе можно доверять тайны, секреты — не выдашь? А я и не знала», — звенел в ушах её голос. Где-то внутри, глубоко- глубоко, замигал тёплый огонёк. Вот он шире, светлей, вот уже заполнил теплом и светом всю грудь, всего Шура! Он чувствует эту теплоту внутри себя всё острее. Он никогда ещё такого не испытывал. Какой он сейчас лёгкий, почти невесомый. Кажется — подпрыгни, взмахни руками и полетишь над Волгой вместе с чайками.
Думал, Лилия обидится из-за того, что он молчит. А получилось наоборот. Она оценила молчание, поняла, что ему можно доверять тайны. А ведь все, и правда, так любят трепаться. Болтают языками. Ничьему слову нельзя верить. Выдадут.
Шуру было так радостно! Просто невозможно это описать, как ему было. Радость рвалась из него, хотелось что-то делать. Хорошее. А что? Что-о? И… для кого?
— Выспрашивала? Допытывалась? Ты что улыбаешься?
— А?
Рядом стоял Оська. Когда подошёл, непонятно.
— Стоишь один и улыбаешься, как ненормальный.
Шур подумал: почему это, когда человек идёт один и плачет, это считается нормальным. А когда улыбается, кажется психом? И заулыбался ещё шире.
— Да не сказал я ей ничего. Ты же просил.
— Тогда — порядок! — правый глаз опять подмигнул Шуру весело и заговорщически. — Привет!
Оська скрылся. Он умел как-то неслышно и неожиданно появляться и исчезать.
А Шуру всё ещё хотелось подпрыгнуть, чтобы полететь над Волгой вместе с чайками. Ох, как хотелось.
Глава 6. Дерево, которое растёт из дома
На правой руке Шура около большого пальца шариковой ручкой был обведён кружок. Это то место, до которого вчера дотронулась Лилия, когда уговаривала его сказать, кто автор письма. Весь день потом это место сначала горело, потом ощущалось тёплым островком, а теперь уже не чувствовалось никак. И Шур
