каждом случае он строил свое исследование так, что уже в исходном пункте имел дело с системами, реализующимися и функционирующими посредством сознания, то есть такими, которые содержат в себе свои же отображения в качестве необходимого элемента (или, иначе говоря, включают в себя сознание наблюдателя в качестве внутреннего элемента собственного действия). Этого рода системами и были для него, по определению, социально-экономические системы» (Там же).
Конечно, это можно рассматривать как первый подход к определению понятия сознания. Но, честно говоря, пока мне все это кажется попыткой запутать мозги наукообразностью.
«Отсюда оказалось возможным рассматривать сознание как функцию, атрибут социальных систем деятельности, выводя его содержание и формообразование из переплетения и дифференциации связей системы, а не из простого отображения объекта в восприятии субъекта. Вследствие этого анализ сознания предстоит как распространение на его сферу анализа общественно- предметных форм, 'общественных вещей', как продолжение последнего на уровне человеческой субъективности» (Там же).
Похоже, что Мамардашвили не только верит в это, но и радуется тому, что нашел. А нашел он «марксово понимание сознания», которое, как я понимаю, есть что угодно, но только не сознание. И хотя сознание можно изучать и через то, как в него проливается общество, но сознание при этом должно быть. Без него его изучать трудно.
Тем не менее, вся новая русская философия сознания выросла, если приглядеться и вспомнить совместную статью 1977-го года с Зинченко, из следующего абзаца:
«Существующее у субъектов сознание может в принципе изучаться совершенно объективно, по его «предметностям», по значащим для него объективациям, рассматриваемым в качестве порожденных саморазвитием и дифференциацией системы социальной деятельности как целого. Как мы увидим, внутри этого целого они и прослеживаются Марксом.
В нем Маркс устанавливает детерминизмы и механику образования подобных предметностей сознания, являющихся «представителями» (или 'заместителями') чего-то другого, чем они сами и их осознаваемое объективное содержание, и выступающих ориентирами в поведении индивидов. Этим другим оказывается социальная материя этих механизмов, реальный обмен деятельностью между людьми» (Там же).
Ну что ж, можно и так. Только простейшие существа чешутся сами, общественное животное должно это делать не напрямую, а через дополнительное ведомство — записался, отстоял очередь, если смена не закончилась, тебя почешут. Непросто, зато научно!
А что непросто и все непроще, убедитесь сами:
«Вместо однородной, уходящей в бесконечность плоскости сознания выявились его археологические глубины; оно оказалось чем-то многомерным, объемным, пронизанным детерминизмами на различных одновременно существующих уровнях — на уровне механики социального, механики знаковых систем культуры и т. д.»… (Там же).
Очень похоже на описание начального взрыва и разлетающихся галактик. Если бы нам удалось застать этот Большой взрыв за мгновение до его начала, все устройство Вселенной было бы ясно и понятно. Но мы запоздали. Мы наблюдаем лишь последствия этого взрыва, да еще и через несколько миллиардов лет. Судить по пролетающим мимо осколкам можно, но предположения наши сомнительны даже для нас самих. Вот и Маркс с Мамардашвили не дают описания начальной точки своего рассуждения — определения того, о чем говорят. А значит, весь этот переполнивший головы ученых взрыв может идти вовсе не из точки сознания! Иначе говоря, все эти горы слов и моря усилий — не о том! Наверное, проще смириться и сказать: верую. Не переделывать же все это!
Как и большинство мыслителей, думающих о сознании научно, Мамардашвили в этой работе постоянно путается, говоря о сознании то как о функции, то есть зависимости, то как об акте, то есть действии, то как о чем-то, во что можно перенести какие-то содержания. Сознание может у него воспринимать нечто, например, «формы объектов». У сознания есть жизнь — «жизнь сознания». В качестве сознания может выступать «форма товара», «форма цены», «цена труда», «цена капитала». Все это я рассматривать не хочу, но Маркс открывает «феноменологическую природу сознания, его на деле квазипредметный характер и вводит абстракцию, позволяющую анализировать сознание объективно как превращение предметов в квазипредметные образования, отвлечению от процессов, происходящих во внутреннем мире субъекта» (Там же).
Здесь истоки «квазипредметности» последующих статей Мамардашвили. Они в Марксе, который ни сном, ни духом не предполагал, что станет творцом еще и пространственно-вещественной теории сознания.
Может сложиться впечатление, что я готов порубать в капусту и Марксизм и всех марксистов. Это не так. Я заканчивал истфак как раз во времена Брежневского застоя и помню то, как нечего было читать, и мы восхищенно слушали нашего историка КПСС, потому что он, в отличие от остальных, просто интересно рассказывал. Сейчас я, условно говоря, строго спрашиваю не с людей, а с того, что после них осталось, потому что мне надо как-то жить дальше, и я ищу, на что опереться.
Что же касается людей той поры, то я приведу слова философа Льва Митрохина из беседы с Владиславом Лекторским, которые полностью соответствуют моему отношению к философам той поры.
«Нет нужды напоминать, что это были годы жестокого подавления всякого свободомыслия, а поэтому с благодарностью вспомним тех преподавателей, которые стремились и во многом сумели привить студентам навыки творческого мышления.
И конечно, наиболее яркое впечатление оставил курс Г. И. Ойзермана по истории марксистской философии. Наверное, такая оценка выглядит неожиданной: сегодня марксизм почти единодушно объявлен оплотом догматизма и умственной окостенелости. Но Ойзерман не ограничивался механическим пересказом и даже комментированием отдельных работ Маркса и Энгельса, он стремился выявить содержательную логику развития их взглядов, и здесь перед ним открывались широкие возможности.
Учение, которое вошло в мировую культуру как марксизм, сформировалось в результате безжалостной переработки, переплавки прежних учений. Речь должна идти не о последовательной смене различных, как бы завершенных доктрин, а о стремительном становлении личного миросозерцания. Вспомним их работы раннего периода: яркие, афористические высказывания, подлинный фейерверк блестящих метафор, свидетельствующих о предельной самокритичности, творческой утонченности, готовности все подвергать сомнению.
И конечно, мастерство самого лектора. Ойзерман — натура художественная, он сумел так, я бы сказал, срежиссировать свои выступления, что мы слушали его как зачарованные.
Многозначительный факт. Когда заходит речь о наиболее творческих философах, то обычно называют имена А. А. Зиновьева, Э. В. Ильенкова, М. К. Мамардашвили, Б. А. Трушина, Г. С. Батищева. А ведь все они свои дипломы или кандидатские диссертации посвятили анализу логики «Капитала» Маркса, как бы впитав динамичность и энергетику его мышления, мастерски переданную доцентом Г. И. Ойзерманом» (Митрохин, Лекторский, с. 16–17).
Возвращаясь к Мамардашвили, я должен сказать, что настоящие марксисты всю жизнь скалили на него зубы, но в открытый спор вступать не решались. Уж больно он был хитер, и Марксизм знал не понаслышке. Его просто тихо выпирали из сообщества и лишали средств к существованию.
Он же, обеспечив себе тылы вот таким «глубоким» пониманием, а скорее, дорабатыванием Маркса, всю жизнь верно бежал за своей голубой птицей мечты. Какой? Думаю, бежал он по Дороге Домой, в ту Особую реальность, где осталась часть его души. Живи он в другом обществе, стал бы он зубрить Маркса! Просто писал бы то, чем дышала его душа.
Я расстаюсь с этой работой Мамардашвили. Главное в ней — введение понятия «овеществленные продукты сознания». Оно, безусловно, не марксистское, Марксом он лишь прикрывается, как и наукообразностью. Но прикрывается так тонко, что, пожалуй, и сам верит, что Марксизм дал ему возможность мыслить принципиально иначе. Марксизм не давал возможность, он вынуждал…
Например, вынуждал философа жить в Советском Союзе, где его медленно умерщвляли. Не знаю,
