Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание

Таким образом, Декартовский критерий изначально вводит различие между разными содержаниями сознания, а не между всеми такими содержаниями и материальными вещами» (Там же, с. 48–49).

Вот из этого исходного утверждения или наблюдения и рождается предположение о том, что сознание имеет иную природу или хотя бы иное устройство, по сравнению с тем, как его представляли себе европейские мыслители. Исходные представления таковы:

«Сегодня многие философы придерживаются Прямой Реалистической теории восприятия. Ее можно показать как утверждение, что в сознании мы прямо сознаем внешние физические предметы. Феноменальные предметы, таким образом, есть те же физические предметы (или их аспекты, поверхности и т. д.).

В противоположность этому, научная теория представлений утверждает, что феноменальные предметы, вместе с пространством, в котором они находятся, есть создания центральной нервной системы и ни в коем смысле они не являются прямым видением тех внешних предметов, которые они представляют.

Это противоречие за последнее время было решено в результате большого числа психофизических экспериментов. Они, без всякого сомнения, показали, что в видении мы не имеем мира таким, каков он есть в действительности, но таким, каким мозг воссоздает его, творя наиболее вероятную картину» (Там же, с. 49).

Именно из этого рассуждения Теории Прямого Реализма научными исследованиями и делается вывод, позволяющий увидеть сознание иначе:

«Теория Прямого Реализма позволяла нам рассчитывать на бытие феноменального пространства (то есть пространства явлений сознания — АШ), отождествляя его с внешним, физическим пространством.

Но если феноменальные предметы (то есть явления предметов в сознании — АШ) являются конечными результатами основанных на вероятности нейрорасчетов, то это мнение больше не держится. Тогда феноменальному сознанию необходимо придать свое собственное действительное пространство— феноменальное пространство. Оно может совпадать с каким-то аспектом мозгового пространства (хотя это еще надо найти, а не принимать как данность), но ни с каким из аспектов внешнего физического пространства» (Там же).

А дальше Смитис переходит к разговору об этом собственном пространстве сознания. Ведь вводя это понятие, мы тем самым вынуждены будем считать, что существуют два мира — физический мир и мир сознания. И это притом, что, как ученые и враги религии, мы не допускаем, что существуют Небеса и Мир Богов. Но даже не признавая его, мы должны будем принять, что теперь для многих будут существовать три мира. И если для Смитиса и прочих ученых встает вопрос о том, как соотносятся между собой первые два, то меня занимает и вопрос о том, как соотносятся мир сознания с миром Богов.

Но пока — исследование Джона Смитиса.

«…Решением этой проблемы может быть то, что феноменальное пространство и физическое пространство есть просто разные пространства, разные параллельные вселенные, чьи содержания случайно находятся во взаимоотношении. Здесь 'разные пространства' не означает, что одно действительное, а другое абстрактное, но что оба действительны, но топологически внешние друг другу.

Действительное пространство может быть определено как пространство, в котором движутся предметы. При таком подходе физическое тело движется в физическом пространстве, а образ тела (как и образы снов и тому подобное) движется в пространстве явлений» (Там же, с. 51).

Эти мысли Смитис подкрепляет научными гипотезами об иной физике нашего мира.

«Предположение, что Вселенная может иметь более трех пространственных (или четырех пространственно-временных) измерений, родилось в 1917 году, когда Питер Калуца (Kaluza) предположил, что электромагнетизм в действительности является расширением гравитационного поля в пятое измерение пространства. Эта теория была поддержана Эйнштейном и Бергманном» (Там же, с. 51).

Развивая эти взгляды физиков, Смитис приходит к выводу: «Как бы там ни было, но если теория сознания, представленная в этой статье, верна, тогда все содержания сознания — включая наши зрительные ощущения — лежат в своем собственном пространстве вне физической Вселенной» (Там же, с. 52).

Соответственно, там находятся и сны, и галлюцинации, очевидно, туда же путешествуют шаманы и исследователи измененных состояний сознания.

В сущности, на этом утверждении исследование Смитиса и заканчивается. Все остальное лишь попытки его освоить. Тем не менее, новое понимание сознания высказано. Сумеют ли ученые его развить и извлечь из него пользу?

Лично я, во всяком случае, буду считать, что эта последняя капля Науки была выплеснута волной на берег и, возможно, окажется переходом на твердую почву. Во всяком случае, она позволяет двигаться дальше, а не крутить бесконечно чье-то чужое колесо.

Глава 9. На берегу. Воздушная пена мистического сознания

Попасть на берег еще не значит оказаться на твердой почве. Здесь, в промежутке между научными фантазиями и обычной жизнью пышно цветут Религия и Мистика. Собственно говоря, Мистика — это тоже религиозность, но не правящая, потому что Церкви, как и Наука, конкуренции не любят, и всех, кто не с ними, объявляют врагами своих Богов. А враги Божьи должны уничтожаться. Поэтому все иные верования беспощадно уничтожались последние два тысячелетия Христианством и Исламом, оставляя после себя лишь пожарища и смутное воспоминание, что Бога достигать можно и иначе. Именно эта «иная вера» в Бога и является жизненной основой мистицизма.

Кстати, христианский и исламский мистицизм тоже не очень приветствуется церковными властями именно потому, что мистики постоянно уходят куда-то глубже официальной доктрины, а это уже чревато переходом в «иную веру». Проверить же это чиновник от Церкви не в состоянии, потому что не развил в себе способности так глубоко входить в учение, которым кормится. Поэтому на мистицизм желательно накидывать узду. Как пример подобных внутрицерковных разборок можно вспомнить долгий спор Византийских исихастов о природе Фаворского света и об обретении такого света, дающего христианскому мистику право судить об истинности веры любого человека, — в том числе, и церковных иерархов. Как вы знаете, исихасты свой спор проиграли, и их так забыли, что в девятнадцатом веке попытки возрождать их учение на Руси считались чуть ли не еретическими.

К счастью и несчастью одновременно, ни христианские, ни исламские мистики собственно о сознании не говорят. Как и исследователи измененных состояний сознания, они оставили после себя огромное число «путевых записок», в сущности, описывающих путешествия по собственному сознанию. Но говорят они при этом совсем о другом — о душе, о духе, но не о сознании. О чем говорят восточные мистики, когда нам их переводят говорящими о сознании, — это своя загадка. Поэтому я могу не говорить о них в этой книге и сразу перейти к тем мистикам, что упоминают сознание.

Думаю, первыми это сделали теософы и прочие, вырастающие в том или ином смысле из теософии, школы. Теософия возникает в конце XIX века, то есть во время бурного развития Науки. Полагаю, что это обусловило некоторую наукообразность теософии и всех прочих мистических школ конца девятнадцатого — первой половины двадцатого века. В том числе, этим объясняется и то, что они упоминают сознание. На рубеже XIX и XX веков мистика начинает ощущать свое родство с метафизикой, которая научна, но при этом подвергается таким же гонениям от Науки, как Мистика от Религии. Так что для меня упоминание мистиками сознания есть признак метафизичности современной мистики, ее стремления стать философией жизни.