многострадальный чемоданчик.
Огромные пацаны, не обращая внимания на недавно прибывшего, продолжили прерванную застольную беседу, из которой Арсений, от изумления обратившийся в слух, ничего не понял и не разобрал. Потому что, считая себя знающим русские слова, к стыду своему не определил ни слова, а к тому же устал от бега и хотел хоть куда присесть.
– …Ы забор ведать набрусок а ихних не дал хмыря коешь пошто триста кило не семга урыльник рвет… скажи… – почудилось географу в речи одного, злобливо пробубнившего.
– где…посля чмырь не поперек гада сквозь тее сколь за четыре а говно не рожа…поди режь, – уперся другой.
– На школьную считалку не ходим, бузы, вот они и пупырь, – вдруг в озлоблении крикнул припертый в угол белобрысый хлопчик. – Пускай все как тут, – и эти вдруг помирились.
– Папаня не даст, – раздумчиво проворчал первый.
– Все одно захлест, – сник второй.
Вступил еще один с дальнего конца лавки, нервно вскочив и жестикулируя головой и спиной, но Сеня опять ни буквы не понял, и, показалось, что говорят так:
– Чего…за фуфан три вагона с подката таможка сыта а в сыре дурь как позапрошла на ванадий с венгров не сыпь…повел махра?
Но взвинтился еще один, сухой и длинный, как складной нож, закачался, закатив глаза:
– Бельмы не жги махра дует с семи рынков сосешь грамоед окрость чужуху пот не лыбь а то госкомспорт а?
Вконец замаявшийся среди мужиков белобрысый примерно тринадцатилетка неспокойно возмутился вдруг своей долей:
– Сю, глобусы с географиями не зырите, вночь нарубон, баламуты, а жисть вовсем когда трапецию твою в корень понял ботаники. Таможка с комспортом сами на закон бинома, наши дома химию травись, а нам ихняя пропись все, урылись, – и коротко сплюнул, попав в густое пиво и, видно, страдая среди чужих.
Арсений старательно испугался за мальчишку, по малолетству не имеющему тормозной системы.
– Ку мы папаня кликнет, мы че, – охотно согласился еще один.
– Вот оно то не рысь на товар попал, – радостно зыкнул дылда-нож, сложился вдвое и присосался к стакану.
– А че у роби по банку хранило? – вдруг спросил отчаянный мальчуган.
Поднялся степенный мужик, основательно залысевший и с блестящим потным лбом:
– Грев раздаденый…натура в балансе…центрухину комиссию медом отвели…все заштопано…китайня лезет компру ищу не разгибнуть…а то за все ажур.
– У тебя барыга завсегда сласть, – обиделся немного на большого дядьку небольшой школьник.
– Мужики, вы бы хлопца отпустили, – не выдержал и громко возмутился географ, рукой указывая на беленького. – Поздно уже, завтра в школу. Совесть-то надо иметь.
И тут только до него дошло, как он глубоко и основательно не прав. Огромные рожи, кратенько оглянувшись на припозднившегося хлопца, вдруг ощерились, поднялись со скамей, а некоторые, выставив чугунные чушки бицепсов, качнулись к Арсению с явным намерением изменить его агрегатное состояние.
– Цысь никшни, – пискнул белобрысый, и бугаи замерли, а Арсений, пораженный догадкой, как укусом пчелы в язык, наконец понял, кто здесь Папаня, и кто главный.
– Расскажи изложение, – потребовал белобрысый. – Чего приперся ухи мочить?
– Слесарюга, – радостно крикнул счастливый вниманием и притихший было Кабанок. – Я припер, сралка-то сорная. А фабричные отрубей на метилке нажрались, лиловые. С разводными за своими тенями бегают.
– Слушай, слесарек ты чудной. Чего ты меня в школу гонишь? Я чего тебе, нанялся училок травить, у меня совесть, слава те, подрастает, – спросил у слесаря Папаня, обиженно посучив ногами.
– Ходил бы в школу, – угрюмо настоял географ, – знания всасывал, училкам бы цветы дарил, в стенгазеты юмор пописывал, мало ли. В девочек влюблялся, на свиданки бы звал. Через коня на маты прыгал. Изучил бы астрономические законы шатания планет. Мало ли!
– Ты меня, дядька хороший, отмычкой не заводи, – грустно сжался Папаня. – Мне школа поперек с малолетства. Кто бы я там был? Последняя промокашка припарточная, каждой зубриле впоперек. Или фулиганил от сквозной неприткнутости. Раб мечты среднеобщего образования. А тут я свободный кореш в общей яме. Хочу могилку рою, хочу цветики на нее ложу. Битум вагонами таскать – пять пальцев в усрать хватит, хорошо училки показали кнопки счетной коробки. Лучше школы, чем жизнь – не ищи, слесарек. Конечно, может ты и прав, школьное рабство тоже изучить надо. Надоест ботало мотать по подвалам, плюну, кинусь с оружием и Родину-мамку защищу. А ты кинешься?
– Я тоже, может, кинусь, – тихо согласился Арсений Фомич.
– Ну тогда иди пока в сортир, бери свой струмент, – и Папаня пхнул ногой чемоданчик, – и чисть. Кабан покажет. А то у нас непроходимость вышла. Видишь, бугаи сколько жрут, а вдвое срут.
И небольшой Кабан кивнул ошарашенному географу. Они прошли через какую-то полутемную залу, где набилось, как потных глистов, полно разного преющего люда, грохотала топочущая музыка, и на сцене полуголые пту-шницы выламывали вертикальные стержни из пола, дергаясь вокруг. Прошли они и еще один затемненный зал, где Арсений сослепа наткнулся, зашибив руку, на огромную громадину холодного железа, оказавшуюся к его ужасу настоящим старинным броневиком с еле читавшимся в темноте сбоку красно-белым лозунгом ' ЗАВЛАСТЬ САВЕТАВ'.
В чистом и даже каком-то свежем туалете с хорошим мылом, игривой плиткой и шуршащим прибором сушки рук усталый Арсений, не постелив, уселся на салатный унитаз. И, правда, выходило, что старушка Феня была кругом права. Зря чай не остался пить – подумаешь, подвиг! – сам себя упрекнул присевший отдохнуть. – С вишневым!
Но тут же вскочил, профессионально глянул на журчащую воду и дважды коротко спустил. Излишние воды, поднявшись, омочили зудящие от усталости ботинки путешествующего. Тогда Арсений Фомич закатал до плеча рукав, зажмурился, приложил, как ждущий гонца, ухо к унитазу и сунул руку в холодный поток. Пальцы нащупали и потянули упирающийся мокрый сверток, кисть сжалась, рука по-неандертальски схватила, и на жидкий кафельный пол брякнулся истекающий сочный сверток, сам собой раскрылся и внутри блеснул хорошо смазанный ствол короткого карабина с неровно отпиленным прикладом.
Держа в одной руке чемоданчик и сочащуюся тряпку, а в другой положенный на плечо ствол, Полозков открыл дверцу пивного зала. Через секунду, рявкнув 'Ствол!', вся команда слаженно замерла в подстолье, выставив сверху чубики и вороненые дула двух-трех единиц военного снаряжения. Арсений кинул грязную лепешку тряпки на стол, сверху аккуратно приложил для отчета находку и сказал, не узнавая своего своего голоса: ' Обычный засер.'
– Это тюха, гомоноид, с прошлого сходняка от облавы сховал. И забыл полушарием, – довольным голоском сообщил белобрысый Папаня. – Совсем никакой, один класс кончил. На все два кроме пять по физре. Хоть в гимназию на доучку отправляй, – презрительно бросил паренек. – Лады, ты иди. Если что, скажешь – у Папани слесарил.
И Арсений Фомич вышел вон.
Минут пять он брел, спотыкаясь, по улочке, полностью погруженный уже выключенными фонарями в ночь. Мысли его путались, и просвистевшая вдали электричка померещилась звуковым приветом из другого мира. Цельного и наполненного смыслом и единством витающих душ. В нем, верилось географу, вполне могли бы найти друг друга и связаться в единую практичную нить вчерашние уже восклицания его собеседников, наперебой предлагающие ему сильно потрясти горящей головой:
' Зря ты меня рукой взял…дыхни в специальную трахею…здесь я честный частный предприниматель… мать твоих детей… посланны исходно из стеклянно-оловянных низин…сволокли сволочь…пожалуйста пальцев хватит…'
Но мысли совсем смешались, голова зажужжала, потом громко заурчали волосы и уши, и в глаза ударил ослепительный свет из двух круглых зрачков, наставленных на Арсения Фомича внеземной инфраструктурой.
