чукчей – гена против самопальной водки. Всех погубите, чистюля Арсений Фомич? – выкрикнул старичок и съежился.
– Вылитый Гафонов, – теперь громко вымолвил и покачал головой расстроенный Арсений.
Тихонько тут отворилась тяжелая дубовая дверь, и бочком, держа поднос, втиснулся директор богадельни, бывший бухгалтер, осторожно установил его на стол и промямлил, вежливо глядя в угол:
– Всех теперь немного кормим обедом-ужином. И содержащихся в чистоте и посетителей. Скромно отведайте для престарелых работников от всего сердца.
На жостовском обширном подносе стояли два стаканчика кефира, две грязные плошки овсянки, отчаянно пахнущий коньяком полный графин и гора намазанных белужей икрой бутербродов на блюде.
– Ну, что встал? Иди, – прошепелявил старикашка.
– Будет сделано, – ответствовал директор и неслышно растаял. Старикашка поводил носом, хлюпнул рюмку коньяку и заел овсянкой, кивнув Арсению на икру.
– Икра у них дрянь. Гафонов чумной, – продолжил он, с наслаждением глотая кашку. – Ему бы хрипеть и метаться – видать, в детстве не докачали, ему, чтоб народ под его глазами потом тлел – видать, в младенчнстве недоорал, краснея с натуги. А что визжит, разве знает? Что скажут, то и визжит. Это не человек, это репродуктор.
– Так у Вас, небось, и другие стальные есть, с железными нервами! Вот их и гоните по своей нужде.
– Это волки-загонщики. Могут резать только слабых. Больных оленей. Это шакалы. Ждет падаль, которая и сама скоро сдохнет. Я Вас зову, окольного педагога. Волей случая обретшего сильные нынешние козыри: полную информационную подноготную этих гнид и вшей, этих пиявок на несчастной народной шкуре. Или отнекнитесь, ища равновесие духа? Пусть, что ли, досасывают гнилую мозговую кость народного хребта.
– Но Вы то, не пойму, куда зовете? – взволнованно молвил Арсений. – Навести Ваш жесткий порядок. Привести всех к общему распорядку дня и регламенту сна. С дозволенной сюжетикой этого сна. А снится иногда… черте что. Начни указывать понемногу, потонешь в указках. Снарядишь половину популяции указывать другой и охранять от соблазнов. Великий психолог и автор эксов и этот не смог расчертить каждого в его клетку. Пришлось половину клеток, как в классиках, перечеркнуть решетчатым крестом.
– Вы классиков не трожьте. Что Вы знаете об том времени, – предостерег старичок, выпростав ладонь. – Этот один всего толковый и был. Какой с него спрос. Поглядите на его помощников – жирный хитрожопый тупой кукурузник, армяшка охранитель семейных древних заветов, сумасшедший рубака- конник, безмозглый оратор, вроде Гафонова, да вороватый евреишка с опустевшим сейфом народного добра. С кем было Иосифу людей строить? – страстно и горячо прошептал Ильич. – Хорошо теоретикам по швейцариям и парижам кофеем растекаться. И он, будучи божественно подкованным, понял потом и сам – не состроишь. Не было у него в когорте рядом преданных интеллектуалов, стальных логистов, упрямых непротивленцев и провидцев. Я Вам вот что скажу: не могут наши люди сами сорганизоваться, как пчелы. Кнут все ж таки нужен, – болезненно поморщился старичок. – У пчел ведь тоже не коммунизм, там у них свой кнут и свой сталин. Не надо животный-то мир принижать до нашего. Не дурей они нас.
– Я бы к Вам, может, и пошел, – раздумчиво ответил Арсений. – Но не создан я держать плетки для малюты скуратова, слаб. Не зовите меня, нет у меня Вашего таланта в управленческих и заплечных делах.
– Тогда помогите хоть, – страстно воззвал Ильич, протянув к географу открытые ладони. – Помогите хоть информационно. Знаю ведь, чувствую, все у Вас нарыто, все это корыто компромата. Дайте нам козырек, злыдням и особистам. Мы хоть за Вас руки попачкаем, грязь выметем. От самых опасных и косоглазых отобьемся. А то будете скоро географию иероглифами преподавать. Я ведь, господин географ, чую, у Вас теперь все козыри, в кармане – иначе не так дело бы двигалось. Поделитесь с плохими, выверните кармашки, мы и не подведем.
В это время дверь с треском распахнулась и в залу восшествовала депутация. Впереди следовал заводила ушедших на покой деятелей умственного труда, за ним плелась дама с мочалкой от горностая на шее, держа в широко растянутых руках плакат ' Ударим по ларькам первого этажа нашим Ай-Кью', и завершал процессию толстый мужик в одном тапке и больничной пижаме, жующий яблоко.
– Вы кто, ребята? – спросил Ильич, побледнев.
– Депутация местной думы, – крикнул затейник. – Признали? Прознали, что выездная комиссия тут чрезвычайных полномочий. Требуем убрать грязные палатки и торговый клоповник с малинником с первого этажа обители святых мыслей.
– Мы кузнецы, и дух – наш, – крикнул толстый и показал яблоком на свой зад.
– А чегой-то вы, бунтуете? – переспросил Ильич.
– Они не бунтуют, – всунулось в дверь толстое лицо завхозши-медсестры, – сами упросились, – и исчезло.
– Просим, – крикнул заводила. – После окончаний спортивных состязаний, этих на постое стрелков по тарелочкам и бермудских лучников…
– Байкальских… – поправил с яблоком.
– Бурятских, – уточнил Ильич.
– … открыть на первом этаже обители нужное для интеллекта и его игр, – сообщил заводила. – Сауну с массажом мозжечка, зал игральных автоматов в шахматы и деньги, и отдельно массажный салон с дамами высокого коэффициента.
– Вот те на, – изумился старичок. – А зал-то на что, не могу догадаться.
– Зал им для поправки умственности методом сражений умов, – всунулась рожа завхозши и отлетела назад.
– Труда и почета отсчет мы ведем, – облизнул огрызок толстый и поглядел на тапок.
– А сауну вам на что?
– Парами париться, – крикнула завхозша, на секунду расцепив дверь. – А то секс у них заглох, а это на мозге свежестью не сказывается.
– Это сказывается на общем утреннем подъеме и ночном спуске умственной отсталости, – заявил, Робеспьером отставив ногу, заводила.
– Вставай комсомольское семя… – смутился толстяк..
– Ну, а массажный на что?
– Будут японскими гейшами и рикшами шлифовать коэффициент, – ответила за бедолаг завхозжа, но кто-то ей, похоже, прищемил дверью шею, так она скривилась.
– Повысим на полтора средний Ай-Ку по обители.
– Как это средний, – удивился географ. – Разве средний бывает?
– Твой, да мой, – быстро разрулил проблему заводила, – а посередине гвоздик. Понял?
– Ну да, – ошарашенно ответил географ.
– Ну идите, – вставил Ильич, отмахиваясь. – Все будет, через неделю-другую. Еще уголок дурова добавим для комплекту.
– А меня тут с вами не оставите на недолго? – спросила дама с огрызком горностая.
– Зачем? – удивился непонятливый к старости старичок.
– Коэффициент мерить по справедливости. Этот, – презрительно указала на заводилу, – третью ночь не мерит, мерин. Линейку, говорит, поломал.
– Сейчас не до вас, дама. Следующая комиссия теодолид привезет, – скомандовал Ильич.
– Нам лишнего не надо, – степенно и гордо возразил заводила.
– Лишнее списываем влет, – пискнула зажатая голова завхозши.
И депутация, пятясь боком, вывалилась за дверь, освободив медсестру.
– Вот так, – подвел итог Ильич. – А Вы говорите бросить их всех, этих людей. На произвол органов судьбины. Так, гоните информацию.
– Не знаю, есть ли у меня? – засомневался географ.
– Зачем же Вы меня, Арсений Фомич, обретаете на одиночество, – с глубокой печалью произнес Ильич. – Ведь мне с этими, видимо, якшаться, вице…
