— Других спасешь, а себя? Свою душу?
— В этом-то и самое главное, — приостановился и тряхнул Мишку за плечи Броницын. — В этом стержень, сила подвига. Вот я убил Плотникова, победил заключенное в нем зло во имя добра другим людям. Так не грешник я, не палач, а жертва, понимаешь, — жертва…
Раз, два, три… хлопнули позади студентов три выстрела. Броницын, еще держа Мишу за плечо, навалился на него, потерял опору и осел на землю.
— Жертва… — повторил он, падая.
— Гриша! Броницын! Что ты, что ты! — тянул его вверх Миша и лишь спустя несколько секунд понял, что сзади стреляли и что его друг ранен. «Что делать? — пронеслось в мозгу Миши. — Волочить в типографию, конечно, и оттуда по телефону доктора вызвать».
Миша подхватил под плечи лежавшего на снегу студента и, пятясь задом, потащил его к двери, открыл ее толчком каблука и втянул раненого в наборную.
— Николай Прохорович, помогите! — крикнул он прибиравшему стол метранпажу. — Несчастье!
— Что? Что такое? — рысцой подбежал старик.
— Сам не разберу. Броницын ранен. В спину на улице выстрелили.
Броницына положили на только что прибранный наборный стол, и алая густая кровь потекла из-под пальто по цинку. Метранпаж, плохо управляя пальцами, расстегивал пуговицы. Что-то тяжелое стукнуло об пол. Старик пошарил рукой под столом, нащупал пистолет и финку, поднял их и протянул Мише.
— Ты эти штуковины лучше спрячь и молчи о них! Только мы с тобой их и видели, а то немцы сейчас зацепятся: почему да откуда. Немца-то позвать нужно. Василь, — крикнул он в дверь печатного цеха, где в это время возились, накладывая на свинец мокрый картон, — гони сейчас наверх, зови немца. В дверь ему стучи, что есть силы, кричи: несчастное происшествие! Как думаешь, кто его? — спросил метранпаж Мишу, когда остались одни. Тот в ответ лишь развел руками.
— Может из-за девки кто созорничал?
— Не было у него девки.
— Тогда… — прижал рот к уху Миши старик. — Тогда одно — политика. За службу у немцев награждение. Не иначе. Ты, парень, с опаской по ночам ходи. Норови с кем на пару.
Застегивая на ходу китель, почти вбежал Шольте, бросил Мише:
— Вызовите врача. Быстро! — и склонившись над неподвижным Броницыным, расстегнул его пиджак. Рубашку — рывком, сверху донизу. Ею же отер кровь с груди и выпрямился.
— Три раны в грудь и живот.
— Но стреляли сзади, в спину, — возразил Миша.
— Значит здесь выходные отверстия. Навылет. Что скажет врач? Он взял спокойно вытянутую вдоль тела руку раненого и прислушался к пульсу, покачал головой и почти прижался ухом к его рту. Снова покачал головой.
— Подождем врача, но мне кажется, что ему нечего будет делать.
— Царство Небесное, — перекрестился метранпаж.
*
На снегу перед домиком Вьюги горел волчьим глазом только один блик. Неподвижный, рубино- красный. Капля крови.
Оба окна были наглухо забиты принесенным Мишкой типографским картоном, и бросивший блик луч пробивался в дырку от гвоздя. Тек он от висевшей, такой же рубиново-красной лампады перед старым, темным, без ризы образом Николая Чудотворца, висевшим в углу. Только эта лампадка и светила в комнате. По обитой штукатурке стены скользила неясная тень от мерно ходившего вдоль нее Вьюги. Сидевшая у стола Арина сливалась с красноватым полумраком. В углу за буфетом белела борода отца Ивана. Самого его совсем не было видно.
— Кука-ре-ку! — раздалось из угла, и вслед за выкриком зажурчал не то ручей, не то песня, не то сказка, скороговоркой, но внятно, хоть и тихо.
Кука-ре-ку,
Спят святые на боку!
По Руси гуляют черти,
Шлют напасти хуже смерти.
Кука-ре-ку!
— Совсем оплошал наш поп, — остановился перед примолкшим стариком Вьюга. — Опять запсиховал, как в Масловке, когда немцы ушли.
— Много грехов тебе, Ваня, простится за то, что ты тогда его силом от Нины оторвал и в лес, почитай на своих плечах, уволок. Много… — тихо сказала Арина.
— Невелика заслуга. Он, как перышко, легонький, — усмехнулся Вьюга. — А вот на Акима Акимовича силенки у меня не хватило. Больно грузен. Не осилил такую тягу, — с той же усмешкой в голосе проговорил он.
— Господня воля. Не понять нам ее, не уразуметь. Много на нас с тобой грехов, Ваня, а вот не покарал нас Господь, выскочили из верной петли. А на Клавдии Зотиковне какие грехи? Честной девицей, праведницей всю жизнь прожила и смерть приняла такую.
— Прикладом солдат ее зашиб. Много ли старухе надо. Может, он и сам того не желал, — душился словами Вьюга, словно у него в сжатых зубах застревали. — Хотел я его тогда тоже пулькой срезать. Ух, как хотел! Да из-за него вот обнаружиться побоялся, — махнул Вьюга подбородком на старика. — Оба вместях в кустах укрывались.
— Аким Акимыча перед правлением вешали, — тихо и, казалось, бесстрастно припоминала вслух Арина, — веревка два раза оборвалась. Гнилая была, а он грузный. Тогда застрелили.
— И им значит не под силу была его тяга.
Дон-дон-тилидон,
Развалился Божий дом,
Развалился Божий дом,
А тюрьма стоит с крестом.
Барыня, барыня,
Креста нету у меня.
Я с тюрьмы его возьму,
Крест Господень да суму, — раздалось опять из угла.
— Предрекает чтой-то. Только не понять, — закрестилась Арина.
— Болтает по глупости, — ответил Вьюга, — а может и в самом деле провидит. Всё может быть. Ты говоришь, вот, за его спасение мне: много греха простится. Нет. Не так это. Кому такой нужен? Пришибли бы его — какая от того убыль? Всё равно, что муху. Нет, Арина, — сел перед женой на ящик Вьюга, — нет в этом моей заслуги, а если б я тогда, в тот час не убоялся бы, засел бы в кустах да оттуда бы хоть с десяток советских солдатишек анафемских перешлепал да своей жизни, зато после решился. Вот тогда поубавил бы я злобы людской, народу бы послужил и Господу. Тогда, может, и впрямь грехи свои, слезы из-за меня пролитые, искупил бы. Людям бы, людям бы русским, народу бы послужил — вот что! — выкрикнул, вскочив с ящика Вьюга.
В углу опять зажурчала песня-сказ:
Господи Спасе Иисусе Христе,
Помяни мя в Своей простоте!
Вшивого не суди,
Смрадного в рай пусти,
В голоде, в крови, в наготе
Посети меня Спасе Иисусе Христе…
— Мудрено всё, что говоришь, Ваня, — моему бабьему умишке не осилить ни твоих слов, ни вот его речений, — кивнула Арина головой на снова примолкшего отца Ивана. — Только знаю я: оба вы божьим духом томимы. От Него пути ваши. Им указаны.
— Он-то верно, поп, около божественного всю жизнь провел. У него, скажем, от Бога. А я кто? Конокрад, разбойник, убивец. Далеко от меня Бог живет. Дьявол поближе. Навряд Господом мне путь
