И Раневская, разрыдавшись, осталась бы.
Для этого надо было родиться другим человеком. И быть другим директором.
А тот, что имелся в наличии, предложил роль Сэвидж Любови Петровне.
— Раневская об этом знает? — первым делом спросила Орлова.
— Нет, но она сказала, что очень устала, что не может больше играть.
— До тех пор, пока мне не позвонит сама Фаина Георгиевна и не скажет, что отказывается, никакого разговора на эту тему не будет.
Директор пытался действовать деликатно. В разговоре с Раневской он спросил:
— Вы действительно не будете больше играть?
— Да, я очень стара, — ответила актриса.
— Тогда, пожалуйста, позвоните Орловой, она отказывается говорить на эту тему без вашего слова (общий смысл сказанного).
И Фаина Георгиевна позвонила.
Обременительный это был подарок — играть после Раневской. Страшненький, похожий на черную метку.
Варпаховский честно выполнил обещание не появляться в театре.
— Никаким вводом я заниматься не буду, пусть работает Нелли Молчадская.
Атмосфера была накаленная.
Молчадская на какое-то время стала для Раневской главным врагом. Она перестала ее узнавать, здороваться.
— Фуфочка, но вы же сами ее назначили, когда начинали репетировать, — увещевала Раневскую Ирина Вульф.
— Она предательница! Она хуже Гитлера! — как всегда по-актерски «наполнение» и убедительно восклицала Раневская.
Молчадской вскоре позвонила Орлова.
— Я рада, что мы встретимся в работе. Только, Неллочка, у меня первое рабочее предложение. Зачем нам с вами репетировать в пыльной гримерке? Приходите ко мне домой. Вас это не смущает?
Половину проблем снимала эта внятная и пригласительная интонация.
В квартиру на Бронной Орлова и Александров переехали с улицы Немировича в 66-м году. Те же четыре комнаты, только ниже потолки, да и вся квартира была заметно меньше прежней. Некоторые недоумевали — зачем было затевать этот переезд, отказываться от немировичевских палат. «Да надоела она», — запросто говорила Орлова. Правда, по отношению к театру дом выигрывал метров пятьсот разницы, достаточно сомнительной: московское жилище так и осталось не более чем местом прописки, явочной квартирой, населенной только в периоды плотных репетиций.
Они вскоре и начались. Вдвоем с Молчадской, без актеров, — по кадрикам, по словцу, по реплике.
Орлова поражала необычайной въедливостью.
«Неллочка, я не понимаю, зачем я это говорю».
«А что значит эта реплика? Давайте начнем сначала, я что-то запуталась».
«А теперь я хотела бы повторить это место. В прошлый раз вы говорили…»
Это продолжалось три месяца. Любой режиссер мог бы только мечтать о такой ученической исполнительности. Поверив, сработавшись, Орлова шла до конца, как во времена дебютов ее молодости. И хотя память физических действий не улучшилась с годами, проблем с запоминанием текста не возникало.
«На субботу и воскресенье мы уезжаем во Внуково. К понедельнику, Неллочка, я выучу первый акт».
В понедельник она появлялась, зная текст до запятой.
«С ней было легче всего», — вспоминала Молчадская свой опыт четырех вводов в «Странную миссис Сэвидж». При Орловой вернулись артисты, боявшиеся или как-то обиженные Раневской. С ней было удобно. С ней хотелось улыбаться, безукоризненно выглядеть, предлагать, пробовать, не боясь показаться полным болваном, каковым гениально могла кого угодно выставить великая «Фуфа». При ней невозможно было заорать на партнера, огрызнуться, уйти со сцены.
Ей помогали. На одном из черновых прогонов Орлова внезапно остановилась поперек кое-как набранного движения.
— Неллочка, а почему я оказалась возле окна, ведь раньше этого не было?..
Не в первый раз присутствовавший при этом Константин Михайлов повернулся к Молчадской:
— Вы не пробовали дрессировать морских львов? Мне кажется, это легче.
Все это, однако, без раздражения и нервозности.
А в одной из лож в полутьме зала за всем этим внимательно наблюдала лазутчица Раневской — Елизавета Моисеевна Абдулова (вдова актера): наивно было бы думать, что Фаина Георгиевна — при всей ее надмирности — полностью отрешилась от происходящих событий. Какое там отрешилась — лазутчица являлась чуть ли не на все прогоны Орловой, детально докладывая «Фуфочке» о симптомах предстоящего провала.
На последней стадии, перед выпуском, к работе подключился Варпаховский.
В один из дней, когда — как это часто бывает — репетиции были возвращены к застольному состоянию, то есть вновь перекочевали на Бронную, Орлова оставила Варпаховского и Молчадскую на обед.
Появилась серебристая тележка, управляемая галантным Александровым. Весь день он неутомимо манипулировал ею, курсируя между столовой и кухней: Орлова лишь переставляла блюда с тележки на стол.
А через несколько дней пошли уже полноценные прогоны. Борьба с киношной улыбочкой Орловой, ее молодящейся манерой заканчивалась компромиссом. Перед самой премьерой прибежала заведующая пошивочным цехом со страшным известием: Орлова заказала невероятное количество беленьких, розовеньких и прочих веселеньких тонов водолазок.
— Боже упаси! Этого ничего не будет, — заявила непреклонная Молчадская и отправилась к Орловой.
— Любовь Петровна, дело вот в чем… Было бы интересно, если бы в этой роли у вас были абсолютно другие качества.
Между прочим, одним из качеств Орловой была ее Исключительная понятливость. Молчадская не успела сказать про жизнерадостные водолазки, как Орлова выпалила:
— Вы совершенно правы, Неллочка! Я тоже думала о том, чтобы все было в темных тонах.
Необыкновенный наив забавно соседствовал с деловитостью: она заранее договаривалась об амортизационной стоимости собственных туалетов, включая колготки.
«Вы оговорили с театром условия оплаты? — как-то спросила она Молчадскую. — Нет?! Безобразие! Это нельзя позволять».
Орлова довольно сердито отчитала Нелли, попутно заметив, что не может позволить себе излишнюю щепетильность, хотя ее бюджет составляет около десяти тысяч в месяц.
На следующий день она принесла свое платье, которое вскоре было сдублировано для спектакля.
В трех актах предполагалось использовать три основных цвета: темно-синий, черный и фиолетовый.
Она заказывала какой-то удивительный шиньончик, после недолгих уговоров замененный на седой парик, сшитый из живых волос.
В день показа худсовету прибежал гример с перевернутым лицом: «Орлова велела подстричь парик! Ведь если понадобится, потом не приставишь!»
Молчадская отправилась в гримуборную.
— Любочка! Давайте договоримся…
— Нет, нет, нет! Я все знаю, будет так, как я сказала!
— Ну, послушайте…
