на месте, и затем они сгрудились поближе друг к другу. Так они были выстроены, как словно то была каменная стена, чтобы выдержать ужасное испытание...» А «Хроника графов Фландрских» утверждает, что только спешившиеся предводители удержали простых воинов от бегства с поля боя при виде французов...
Впрочем, французские военачальники тоже не слишком рвались в атаку. Коннетабль Рауль де Клермон опасался, что коннице будет «очень трудно и даже опасно» маневрировать на заболоченной местности, изрытой ямами. Не лучше ли попытаться выманить врага с такой удобной для него позиции? Годфруа Брабантский высказался за то, чтобы измотать противника, вынудив его простоять несколько дней, ожидая атаки. Командир пехотинцев Жан де Брюла призвал осыпать позиции повстанцев градом стрел, и даже двинул было своих арбалетчиков к ручью Гренинг – правда, фламандские лучники отогнали французов... Но большинство командиров рвалось поскорее расправиться с «этими жалкими безоружными крестьянами». И – около шести утра 11 июля Робер д’Артуа отдал приказ седлать коней. Запели трубы, и войско тремя стройными линиями пошло в атаку.
Говорят, в то утро на поле боя пал густой туман. В этой белой пелене плечом к плечу затаилась фаланга. Филипп ван Артевельде велел капитанам «остерегаться того, чтобы мы не расстроили свои ряды; пусть каждый несет свою пику прямо перед собой, и соедините свои руки, чтобы никто не мог пройти мимо вас; и пусть идут добрым шагом и не поворачиваются ни налево, ни направо, и стреляют из наших бомбард и наших пушек, и стреляют из наших арбалетов, и таким образом мы вселим страх в наших врагов». Фламандцы, как это нередко бывает в нынешнем футболе, играли «от обороны» – их тактикой было ожидание. Они знали – стоит перейти в наступление, обнажив фланги и тыл, и поражение неминуемо. Впрочем, окружив себя со всех сторон водой и оврагами, они не смогли бы атаковать – или бежать – даже если бы ничего другого не оставалось. Была и еще одна причина: бегство означало бы для них полное уничтожение армии. Оставалось победить – или умереть. Сознавая это, они «радовались и волновались, ревя подобно львам». Накануне был отдан приказ: поражать в первую очередь лошадей; тех, кто упал, – добивать без жалости; пленных и добычу не брать; живым не сдаваться. Тот, кто нарушит приказ, будет умерщвлен на месте. Перед битвой состоявшие при войске францисканцы отслужили мессы, воины причастились. Никто не знал, уйдет ли живым с этого поля тумана... Тридцать горожан из Брюгге пожелали умереть рыцарями – Ги Намюрский исполнил их просьбу, которая могла оказаться последней. Питер де Конинк и двое его сыновей тоже были посвящены. Оставалось ждать и молиться...
«Битва началась с перестрелки между арбалетчиками с французской стороны (за ними на некотором расстоянии следовали отряды конницы) и лучниками – с фламандской. Похоже, что и тех и других было немного, но постепенно фламандцы отступили. Французские пехотинцы продвинулись вперед, их стрелы начали достигать рядов фламандской фаланги, сами они легко миновали рвы и, похоже, вступили в ближний бой. По словам Жиля ле Мюизи, они действовали столь удачно, что „были почти на грани победы“. Но пехоту остановил приказ Робера д’Артуа (Вербрюгген почему-то думает, что пехота еще только дошла до ручьев). Как сообщает „Старая хроника Фландрии“, французские рыцари, видя, что пехота вот-вот разобьет фламандцев, подошли к Артуа и спросили его: „Сир, чего вы еще ждете? Наши пехотинцы... наступают так, что они одержат победу, и мы не стяжаем здесь чести“. Но, по описанию „Фландрской хроники“, рыцари атаковали только потому, что решили – фламандцы бегут с поля боя. Поэтому Робер отдал приказ „Пехотинцы, отходите назад!“ – и знаменосцы выехали вперед рыцарей. Затем последовал приказ „двинулись!“ – и семь баталий, развернув знамена, понеслись через поле...
Но, увы, не все пехотинцы расслышали приказ. А рыцари, не дожидаясь, пока они расступятся, бросились в атаку... Тяжелые кони валили стрелков с ног, и сами, спотыкаясь об них, скользили в болотной жиже. Ряды сбились, и всадники, оступаясь, попадали в вырытые ловушки... План местности, столь тщательно изученный графом Робером, больше никому не был нужен.
Маршалу Раулю де Несле пришлось строить своих рыцарей заново. А фламандские лучники лупили по коням... Лишь когда часть всадников, преодолев все преграды, все же обрушилась на фалангу, они дрогнули. Дрогнули – но устояли. Такого еще не знала история войн – пехота не сломалась под напором конного тарана. Видимо, удар получился слабоват – ведь для того, чтобы как следует разогнаться, тяжелой коннице, нужно много места. Французы, нарушив строй, просто не сумели набрать „крейсерской скорости“. И вот фламандцы уже теснят их назад... В ставку рыцарей полетела весть – Годфруа Брабантский, тот самый, что, повергнув на землю Гийома де Жюлье, срубил его знамя, тоже сброшен с коня и убит. Вслед за ним – Рауль де Клермон. Оставшись без командиров, левый фланг французов дрогнул – а „безоружные крестьяне“, пойдя врукопашную, длинными пиками и годендагами оттесняли их все дальше...
На правом фланге фламандцы держались не менее стойко. Три вражеских баталии, перейдя быструю реку Гренинге, обрушились на них – но натиск отбили. Воткнутые в землю колья и здесь сослужили своим хозяевам добрую службу. Теперь уже рубка шла по всему фронту. Метались раненые кони, как огромные жуки-броненосцы барахтались на земле беспомощные рыцари... Те, кто пытался форсировать Лис, камнем шли на дно... Чтобы отвлечь ипрцев, прикрывавших тыл, французы подожгли дом на рыночной площади и под прикрытием огня сделали отчаянную попытку выбраться из замка – но их тут же загнали обратно. „Тем временем схватка продолжалась. Одно время положение казалось угрожающим для фламандцев, особенно в центре – часть воинов вольного округа Брюгге дрогнула и побежала. Казалось, вот-вот ряды фламандцев будут прорваны. Но Ренессе поспешил с резервом на помощь, и французские рыцари были отброшены. Этот успех воодушевил фламандский центр на контратаку, за ним последовали фланги... Тричетыре тысячи фламандцев... теснили французских всадников к воде. Среди французов воцарилось всеобщее замешательство“». По словам автора одной английской поэмы, французские рыцари были подобны «зайцу», угодившему в «ловушку». Жан де Хокзем использовал другую метафору для рыцарей, падавших во рвы: как «быки, приносимые в жертву, без защиты».
Но Роберу д’Артуа роль жертвенного быка была вовсе не по душе. В отчаянии он подал резерву команду к атаке, сам встав во главе отряда. Французы врубились во фламандскую фалангу, как топор в мягкую древесину, расщепив ее в том месте, где командовал Гийом Намюрский. Именно в этот момент графу и удалось прорваться к знамени фламандцев. Зажав в руке обрывок «Льва Фландрии», он направил коня в самую гущу врагов... Но его верный Морель оступился и вместе с хозяином всей тяжестью рухнул в ров, полный воды. И тут же монах Виллем ван Стефинг занес над ними тяжелую булаву...
Уже умирая, граф взмолился о пощаде – не для себя, для своего боевого товарища-коня. «Я не понимаю пофранцузски!» – прорычал святой брат и одним ударом прикончил бьющееся в конвульсиях животное.
Так вместе с «быками» в жертву были принесены и лошади – их убивали с такой же слепой яростью, как и седоков. Пленных не брали, и это вселяло в рыцарей настоящий ужас – ведь спасти свою жизни можно было лишь обратившись в бегство... И резерв французов, так и не вступив по-настоящему в битву, бросился вместе с уцелевшей пехотой в сторону Лилля и Турнэ.
Что во время сражения может быть страшнее паники? Оставшись без командиров, не сумевшие бежать французы метались как загнанные звери. Их резали кинжалами, рубили мечами, кололи пиками. Всадники были оттеснены к воде, и скоро стало казаться, что овраги наполнены не водой, а кровью...
