прекрасна весна!
Бизерта – это кладбище на высокой горе, французское кладбище, где под священной тенью темных кипарисов спят вечным сном усталые русские труженики, так страстно, так нежно, так глубоко любившие свою Россию и не дождавшиеся ее великого воскресения.
Пухом да будет Вам французская земля на арабской горе. В спасение великой Родины Вы тоже внесли свою долю труда, любви и заботы, и не забудутся они в вечной книге Живота и Правды.
Бизерта – это жгучее дыхание пустыни, горячее Сирокко – огненный вихрь, сжигающий листья и травы, иссушающий реки и водопады, прожигающий сердце человека до исступления и доводящий нервы его до преступления, от белой женщины – неврастеника до закаленного араба, которому прощаются преступления в эти дни содеянные.
В эти дни так сладко пахнут золотые цветы мимозы и листья «недотроги» сами раскрываются; на обрыве под ее ветвями так легко читается «Случайность» Локка и так восприимчиво к ней сердце молодой и прекрасной женщины. Знойный ветер, как дыхание демона прожигает сердце девичье и в жизнь мужчины она входить, как «случайность». Не «случайность» ли и сама жизнь наша? – Для Морского Корпуса жизнь в Бизерте была редкой случайностью.
Небо голубым куполом охватило кольцо бизертских холмов, озеро, белый город и темно-синее море.
На плоской вершине Джебель Кебира высоко над морем у ворот мертвой крепости тихо и мерно шагал бронзовый часовой. Красным маком горела на голове его феска, раскачивались голубые шаровары на ходу и белый плащ, подбитый малиновым сукном, ниспадал с плеч живописными складками. Он был одинок на этой вершине этот араб колониального войска и было ему скучно у железных ворот каменного форта.
Вдруг его черные, влажные глаза оживились, мелькнули яркие белки в сторону моря. Он остановился удивленный и замер, как статуя, в мертвом безмолвии пустынной горы.
Там, куда устремился его взор, разрезая синюю равнину моря стальными носами, шли военные корабли. За кормой их реяли белые флаги с голубыми крестами, а на мачтах развевались французские флаги. Линейные корабли, крейсера, миноносцы, подводные лодки, транспорта шли с моря в Бизерту, направляясь в канал. Что за суда, какой нации? – подумал солдат, знавший только флаг французами, да Тунисского бея.
Шаги за ним, он оглянулся; взял ружье к ноге, встал смирно. Пришла смена часовых с разводящим. Вышел из крепости француз сержант, позвенел ключами от боевых погребов и, указывая на идущие с моря корабли, сказал разводящему по-французски: «вот идут Русские, у них была революция и они пришли искать убежища у нас, у французов». (Сержант читал газеты и увлекался политикой). Смененный часовой еще раз посмотрел на корабли и губы его повторили по-своему слова сержанта: «Русса, Русса, Алла малекум, Русса!» – и он побрел в караулку обедать и спать, бормоча на ходу свой идеал жизни: «боку манжю, боку кушю, пе травайе».
А корабли, тем временем, входили уже в канал Бизерты и расстанавливались на якоря и бочки французским капитаном – над портом.
Гремели якорные канаты, убегая в воду. Ярко-желтые флаги взвились на мачтах. Французский карантин покрыл Русские суда. Никто не смел съехать на берег, никто не смел приехать к нам. Что за болезнь была на эскадре? Оспа, тиф или чума? Нет! не того опасались французы: от тифа, чумы – есть прививка. Мы шли из страны ужасной болезни: красной духовной проказы, и вот этой заразы, пуще другой, боялись французы. И вот: «карантин» над судами… вот желтые флаги…
Около месяца простояли мы в Бизерте под желтым флагом, наконец нас узнали, оценили, поняли, сделали отбор на опустевший, к тому времени, пароход «Константин» и отправили его обратно в Россию. Дошел ли не знаю и куда пришел не ведаю. Только желтый флаг слетел с мачты и земля… земля стала нам доступной. Комиссии из офицеров эскадры, из офицеров корпуса и представителей французских властей начали усердно объезжать лагеря, крепости и поселки, изыскивая место, где бы крепче, лучше и удобнее свить себе новое гнездо на чужом дереве.
Звучали имена «Надор», «Аин-Драхам», Сфаят, Кебир, Сен-Жак и многие другие. Для Морского Корпуса был выбран Сфаят и Джебель Кебир, та самая – «высокая гора», с которой в день прихода эскадры смотрел удивленный солдат.
Позвякивая ключами, прошел французский сержант и тяжелые железные ворота крепости гостеприимно открылись навстречу первым русским переселенцам: Капитану 1-го ранга Китицыну, его мичманам и гардемаринам. Они вошли в крепость, заняли форт и начали все приготовления к принятию Морского Корпуса в недра французской крепости.
Во дворе стояли фургоны с соломой для тюфяков, арабы-солдаты вытаскивали топчаны, сержанты выдавали чехлы и одеяла. Работа кипела в молодых энергичных руках. Быстро сколотилась и создалась 1-ая рота Гардемарин Корпуса (Владивостокская).
Наступила моя очередь съезжать с «Генерала Алексеева». Спешно укладывали кадеты свое обмундирование и личные вещи в походные мешки и кисы. Получались довольно грузные кули. Возник вопрос: с ружьями пойдем, с ротным флагом или, как нестроевая команда?
Узнали: французы берут оружие наше «на хранение», точно мы сами не умеем его хранить!
Со скрежетом, и чуть ли не со слезами, укладывают кадеты жирно-смазанные винтовки в парусину, и зашивают тюками, чтобы не заржавели… ведь пригодятся, когда-нибудь.
Раннее утро. Сыровато. Прохладно. В последний раз, пройдясь по палубе линейного корабля «Генерал Алексеев», который заменял нам родную землю – Россию, который вывел нас из красного плена, окинув его могучие обводы и священный флаг, простились мы со своим спасителем и сошли на палубу французского буксира. Помахали фуражками, прокричали ура! и отошли по каналу. Прощай, родная земля! – теперь уж мы в Африке по настоящему. Но где же негры?
А вот и они! Подходим к пристани. На берегу взвод высоких солдат. Черные живые, настоящие негры.
– «Что это? зачем этот взвод? разве мы военнопленные?» – Нет, пожалуйста, не беспокойтесь, предупредительно говорит любезный французский лейтенант, провожающий нас… в лагеря?., нет; в… баню! – как можно? – сперва отмыться, продезинфицировать все вещи; а уж потом в чистые лагеря; а на негров не обращайте внимания: это не конвой, нет, Вы свободны здесь, как в любой стране, эти негры – проводники и Ваша охрана от туземцев.
Перевожу кадетам своей роты речь французского офицера. Вздваиваем ряды, равняем фронт и марш в дорогу. За спиной на плече не ружье, а сума и сума претяжелая. Только ротный флаг впереди, да и тот в чехле. Ноги вязнут в песке, танки тяжелые, засиделись на корабле, отвыкли от походов; но гордость и ротная честь: идут красиво, стройно, вздвоенными рядами, держа равнение: вот, вот грянет песнь, русская, залихватская. Не ударят в грязь перед французом, да и перед неграми: солдаты ведь, хоть и черные, значит знают толк в маршировке.
Солнце поднялось выше, стало припекать. Песок глубже, дорога тяжелей, становится жарко. Французский Лейтенант бодро шагает рядом со мною и занимает разговорами о том, какую богатую культуру внесли французы в эту дикую пустыню и как расцвела Бизерта за 30 лет. Площадь озера, где стоят Ваши корабли, говорит он дальше: – равна Парижу и может скрыть весь наш флот; а гора Джебель Кебир, где Вы будете жить, по высоте равна Эйфелевой башне. Но, как ни интересны рассказы лейтенанта, идти все труднее и жарче, нестерпимо режут плечо два походных моих чемодана. Офицер их заметил, подзывает высокого негра и приказывает взять мои чемоданы. – Ничего, донесу до места, говорю я жертвенно; но сильная черная рука уже схватила мои чемоданы и, как перышко, перебросило их на могучее плечо. – Тебе не тяжело? – спрашивает француз негра. – Он отвечает широкой улыбкой белых крепких зубов: ххыы! и качает отрицательно черной головою. Какое облегчение плечу, жаль, что нет с нами фургона, он облегчил бы плечи всей роты.
Идем, идем; пески, да кактусы, да изредка стройные пальмы; а «бани» все нет, да нет.
Так прошли мы более часа, пока, наконец, на пригорке жидкого лесочка, не увидали белого здания с черепичной крышей. Гигантские котлы, возле которых копошились негры-санитары и французский врач.
– Рота стой! – скомандовал я: – чемоданы долой! сложить за фронтом!
