Дровосеки кололи дрова на заднем дворе. Водовозы возили питьевую воду на муле. Под горой у ключа, на каменном лотке, под зеленой крышей шелковичного дерева прачки мыли и сушили белье. Еще изба, в ней слышен стук машин, треск нитки, лязг ножниц, прорезающих сукно, полотна, парусину, бязь, здесь портнихи шьют белье и одежду для воинов Кебира. Боже, сколько «прислуги» привезли с собою эти северные переселенцы! – скажет читатель: кашевары, хлебодары, дровосеки, водовозы, прачки, грузчики, дворники и приборщики! Ошибся, друг мой!
Кроме Джигита-татарина, вестового, да Махина не было у русского барина нынче прислуги! Все сами делали: офицеры, гардемарины, кадеты. Кадеты! дружок.
– Это сказка? – нет, то быль.
КАРТИНКА СФАЯГА
Высокое небо голубое, чистое. Изредка проплывет белое нежное облако. Из далекой жгучей пустыни горячий ветер долетает до Сфаята и гонит милых дам в гамаки под тень деревьев, за стены белых бараков. Душно, жарко, хочется прохлады. С камня на холмик, с холмика на поляну переходит белая козочка и бегает за ней веселая розовая девочка Ляля Воробьева, на длинной веревке прогуливая свою любимую козу.
Из дверей барака на второй террасе вышла девушка в русой косе, подошла к дереву и насыпала крошек на деревянный лоток, стайка воробьев с веселым криком слетела к ней и склевала крошки; подарив их печальной улыбкой, Ирина Кнорринг вошла в комнату, села к столу и написала еще одно стихотворение в свою тетрадь.
«Мы пришли умирать. Из холодных снегов, обагренных в крови, унесли мы глухие терзанья свои… Мы устали и жить и мечтать… Счастье наше давно прожито. Окружающий мир нам и глух и далек. Мы лишь тени былого, Мы жгучий упрек… Но кому и за что? Мы страдали одни… Мы устали от злобы, обид и борьбы, мы остались одни среди гордой толпы в наши злые, предсмертные дни. Мы устали томиться и ждать. Нам остались проклятья, да вещие сны… Из холодных снегов в край цветущей весны мы пришли умирать».
Девушка подняла свое бледное, овальное лицо, в голубых глазах ее сверкали слезы; подумала с минуточку, и решительно надписала заглавие: «Беженцы».
На площадке тенниса, окруженной молодыми соснами, звонким колокольчиком звенит задорный смех.
Весело прыгает на крепких загорелых ножках, подбрасывая ракеткой белый мяч, хорошенькая девочка Наташа Кольнер; золотые кудряшки пляшут по загорелым, дрожащим от смеха, щекам.
Ее партнеры-кадеты не отстают от нее ни в резвости, ни в веселости.
Молодая жизнь бьет в них ключом.
Серые, желтые, рыжие, черные куры молодые и старые и золотые петухи разгуливают себе по всему Сфаяту и частенько забредают в кабинки, не обходя и Адмиральской. Как только они поравняются с директорской дверью, оттуда несется грозный окрик: – «к черту» к дьяволу! – и бамбуковая палка летит в золотых шантеклеров. С криком и писком разлетается пернатая стая во все стороны, во все лопатки!
Адмирал переводить серьезные труды немецких и английских моряков о минувшей войне, а тут эти назойливые петухи и куры! Прохода нет от них, что ни кабинка – то курятник! Яйца под топчанами, цыплята на койках, петухи на деревьях орут во все горло.
У соседа не та картина. Сидит на корточках митрофорный протоиерей и ласковым дружеским голосом приговаривает:
«Сюда, сюда, дурачки, маленькие, глупенькие, сюда, сюда… дурачки».
Желтые круглые цыплята и кривоногий утеныш ковыляют к настоятелю Кебирской Церкви и клюют с блюдечка приготовленные явства. «Дурачки» лезут ногами прямо в пищу. Красивый батюшка умиляется над ними. – Блажен аще и скоты милует.
По полянке у елочек ходить Таня Гран, падчерица инспектора. В левой руке у нее рукопись моя – «Руфь» – изучает роль свою прекрасная «Моавитянка»; васильковые глаза полны вдохновения, правая рука поднята торжественно к небу и алые губы шепчут с восторгом: «Твой Бог – мой Бог! Твоя страна – моя страна! Твой народ будет моим народом! И куда ты пойдешь, пойду и я!»
– Это ко мне относится? – спрашивает вдруг мужской голос, и из-за елок выходить высокий, стройный брюнет с синими глазами – Лейтенант Мейрер – славный Командир Гардемаринской роты и счастливый жених. Покорил он себе город Казань, взял Сфаят – лагерь приступом, полонил красную девицу царевну Татьяну.
Вздрогнула она, его голос услышавши, опустила руки, исчезла «Руфь», стала она Таничкой – невестою и радостно, светло улыбнулась своему избраннику.
Сняла с груди его орден Св. Владимира с золотыми мечами и приложила, как брошь, к взволнованной груди своей девичьей. Окончил свой «пасьянс» Михаил Александрович в кабинке барона Соловьева, сложил колоду карт. Бледнолицая, черноглазая баронесса белыми холеными ручками, в золотых браслетах, гладила адьютантовы белые брюки на гладильной доске.
Поцеловал ее руку Владыка Кебира и вышел из кабинки на полянку.
– Китицын идет! – пугливо прошептала Таничка и нацепила орден на грудь жениха.
– Да, с орденами не шутят, – сказал избранник: – это Вам, барышня, не игрушки!
Пониже на шоссейной дороге Гефсиманского сада среди оливок и кактусов слышен звучный треск барабана и детские крики. Там, подражая отцу, командует 10-й ротой сын мой Сережа, шагают не хуже кадет Шуринька Маркова, Леля Тихомиров, сестра и брат Насоновы, Мостик и Володька Ирмановы.
Бой барабана все слышнее, песня все громче.
10-ая рота проходит по террасе.
Все ближе и ближе к роковой двери.
Гудит барабанная кожа. Звонко льется песня.
Из дверей грозный голос:
– Эй вы, барабанщики! подальше отсюда! Бой замолкает, команда разбегается.
В кабинке голос:
– То петухи, то барабанщики, не дают работать.
– Чек-чек-чек! – слышится на шоссе и в Сфаят взбирается ослик. По бокам его вздутого живота висят длинные корзины, полные апельсинов, винограда, фиников и винных ягод, за ним идет бронзовый арабченок в красной феске и живописных складках местной одежды. И выкрикивает товары.
Его обступают дамы. Они только что вышли из барака, где была у них спевка, где регент с огненно- рыжей бородой управлял их голосами, изучая «Херувимскую». Апельсины!., как приятно, после часового пенья освежить рот и горло кисло-сладким соком янтарного плода! И вот под щебет наших птичек Божьих, птичек певчих, корзины сильно опустошились, а довольный арабченок погнал толстопузого на Кебир. Другой араб значительно постарше, плотный, толстый, солидный в белых широких одеждах и в зеленой чалме ходит таинственно по кабинкам и скупает «золото и бриллианты». На третьей террасе у крайних дверей слышен стук молоточка – это папа Кольнер вколачивает гвозди в желтые подошвы парусиновых туфель. Туфли сшиты на славу, крепко, солидно, надолго, как и сам мастер. Его конкурент доктор Марков тоже сапожничает, шьет красиво и аккуратно; а, чтоб отдохнуть, проявляет пластинки: он и фотограф отменный.
На обрыве Сфаята, в белом коротком платье, стоит Инна Федоровна Калинович, тонкими обнаженными руками распускает она по ветру свои длинные русые косы. Горячий ветер пустыни сушит ее, только что вымытую, головку.
Кто-то увидел этот утес и белую молодую женщину, стройную, как девушка, с распущенными волосами и назвал ее «Офелией».
В оливковой роще слышен топот копыт; через минуту-две по дорожкам Сфаятских террас проносится серый конь в крупных яблоках, на голубом чепраке, желтое седло, в нем французская дама в черной амазонке. Генеральша Дюжонши осаживает горячего коня у нашего барака, за нею следует капитан Лоридон на рыжей лошади. Он соскакивает с нее и помогает сойти генеральше. Из кабинки выходить
