приметы, чтобы точно определить местонахождение, и в это время услышал:
— Хватай его за глотку, за глотку хватай! — прокричал во сне Саенко.
Старшина решил, что раз Саенко начал во сне разговаривать, значит уже выспался, и разбудил его.
— Не мог немного подождать! Такой интересный сон! — досадовал Саенко.
— Ничего, я за тебя досмотрю. Ровно через час поднимешь нас. Гляди в оба, — предупредил Захар и полез на место Саенко.
Лежа на правом боку, старшина почувствовал под собой что-то жесткое, но тут же вспомнил: он зашил в брючный пояс свой медальон с домашним адресом. «Если погибну, то хоть какой-то след останется». Меньше двадцати минут отдыхал Ковалик. Дежуривший Саенко заметил, что лесом в их сторону движется женщина, и поспешил спрятаться в куче веток, продолжая наблюдать за ней. Женщина прошла в нескольких шагах от разведчиков. Саенко успел разглядеть ее красивое, но какое-то отрешенное лицо. Что она здесь ищет? — подумал он.
Женщина подошла к сосне, взглянула вверх и опустилась на землю, обхватила руками голову и протяжно застонала, затем поднялась, осмотрелась по сторонам, торопливо извлекла из сумочки веревку и стала прилаживать ее к суку.
— Товарищ старшина, товарищ старшина! — Саенко толкнул Ковалика, тот вскочил, словно ошпаренный, тревожно спросил:
— В чем дело?
Женщина была настолько отрешена от всего, что даже не заметила, как возле нее оказались разведчики: она только охнула, не проронив ни слова. Заговорила не скоро. Опасаясь, что женщину могут разыскивать, разведчики увели ее в свое убежище. Там она и поведала им свою беду. За три месяца до войны вышла замуж. Муж ушел на фронт, а она не успела эвакуироваться. Молодая, красивая, она привлекла внимание немецкого офицера, работающего в комендатуре. Угрозами и насилием оккупант склонил ее к сожительству. Знакомые и незнакомые люди глядели на нее с презрением, называли немецкой подстилкой. А теперь она узнала, что забеременела. Ей ничего не осталось, как…
— Как вас звать? — спросил старшина.
— Марина, — едва выдавила женщина.
— Так вот послушайте, Марина: ежедневно гибнут тысячи наших людей в борьбе с врагом. И мы пришли сюда, рискуя жизнью, а вы, такая молодая, даже не попытались отомстить оккупанту, хотели наложить на себя руки.
Марина опустила голову, молчала. Ей нелегко было ответить. Только теперь она вспомнила, что была когда-то комсомолкой…
— Эка беда, черт подери! Ну, случилось несчастье, с кем не бывает. Сделаете аборт — и вся недолгая, — вслух возмущался Костин. — А немца надо наказать.
Марина приподняла голову, и Ковалик заметил, что в ее потухших глазах сверкнула искорка жизни.
— Если вы поможете нам взять этого Ганса, ваша совесть будет чиста перед людьми и перед мужем. Он все поймет и простит. А после войны я сам приеду сюда и расскажу ему, как все было. Я хоть и безбожник, но верю, что наша сегодняшняя встреча — не слепая случайность, а судьба. Видно, всевышний захотел, чтобы вы остались жить…
— Что же мне делать? — тихо спросила Марина.
— Помочь нам взять его, — ответил Ковалик.
— Они меня за это повесят.
— Вы останетесь вне подозрения, если точно выполните все, что мы скажем.
Когда обо всем было договорено, Марина ушла.
Горе несчастной женщины Ковалик воспринял, как свое собственное. А если подобное случилось и с его Галочкой? Ненависть к оккупантам воспламенилась с новой силой. Он готов пожертвовать жизнью, только бы уберечь жену от позора.
На всякий случай разведчики покинули свое убежище, отошли на километр в сторону и расположились на лугу, в копне свежего сена. Они обсудили в деталях план взятия «языка» — обер- лейтенанта Ганса Кригера.
— Ну, хлопцы, теперь можете досматривать свои сны, — сказал наконец Ковалик, а сам взял бинокль и продолжал вести наблюдение.
Поднялось солнце, небо наполнилось голубым цветом. Приятно пахло сеном. Благодать! Вокруг тишина.
Ковалик вглядывался вдаль, прислушивался. Вот бы сейчас раздеться, снять сапоги и пройти босиком по лугу, как когда-то в детстве. Особенно приятно бродить, когда с травы еще не сошла роса…
Старшина не заметил, как рядом с копной, где укрывались разведчики, плавно опустился аист. Потерял бдительность, старшина. Аист, словно хозяин, обошел свои владения и, несколько раз подпрыгнув, поднялся в воздух, взял курс на деревню, откуда время от времени доносился лай собак. Тихое похрапывание товарищей вызывало сонливость и у Ковалика; чтобы отогнать ее, он достал флягу, налил на ладонь воды, потер лицо, освежился, потом осторожно закурил, держа папиросу в кулаке. Старшина хорошо знал своих солдат. Оба молодые, неженатые. У Костина нет никого: ни матери, ни сестры, ни невесты. Воспитывался в детдоме, работал на заводе. Последнее время Костин начал усиленно ухаживать за полковой медсестрой голубоглазой Светланой. Светлана, очевидно, тоже была неравнодушна к этому невысокому кучерявому парню с серыми глазами, потому что перед его уходом в разведку лично собрала пакет медикаментов и незаметно вложила туда свою маленькую фотокарточку.
Саенко три дня тому назад отметил свое девятнадцатилетие; где-то под Москвой у него жили мать и две сестры, отец воевал на фронте. «Молодой да ранний», — так характеризовали разведчики своего юного коллегу, успевшего заслужить орден Красной Звезды и две медали «За отвагу». Саенко на голову выше Костина, крепче телом, но глаза у него — совсем детские. Однажды он признался Ковалику: «Домой пишу, что служу в части, ремонтирующей машины. Если написать правду, мать и вовсе спать не будет. После войны ей все расскажу. Думаю, она простит мне этот маленький обман. Только бы дожить». — «Доживем», — ответил тогда Ковалик, хотя сам не очень был в этом уверен. Кто гарантирован от смерти на войне? Она ежесекундно властвует над всеми. На глазах Ковалика не стало столько прекрасных парней. Земля им пухом! Сам Захар пока отделался легким ранением, но судьба коварна и изменчива, как погода в марте: бывает, так пригреет солнце, что сердце радуется, а через час уже вьюжит, и света божьего не видно…
Предстояла тяжелая ночь, и, хоть Ковалику ужасно хотелось спать, он не решался разбудить кого- либо.
Пусть ребята отдохнут, они совсем еще юные, а он отоспится позже, если, конечно, удастся…
Зоркий глаз старшины заметил, как в стороне, над дорогой, клубами вздымается пыль. Он приложил к глазам бинокль: из-за бугорка выкатывались две повозки, запряженные коровами. На каждой из них сидело по две женщины. Вскоре уж был слышен скрип несмазанных колес. Повозки повернули на луг, — явно за сеном. Несет же их черт, подумал Ковалик и решил разбудить товарищей. Коровы шли неохотно, временами останавливались ущипнуть свежей травы.
— Эка беда, поможем старушкам погрузить сено — и дело с концом, — не то в шутку, не то всерьез сказал Костин.
Саенко, быстро прикинув, что их копна седьмая от дороги, спокойно сказал:
— До нас не дойдут, разве что начнут брать сено со средней копны, тогда нам вилами в бок.
Старшина смолчал. Повозки остановились возле крайней копны, женщины положили перед коровами по охапке сена, а сами повалились на траву.
— Молочка бы нам парного… — заметил Саенко.
Неожиданно набежали дождевые тучки, небо потемнело. Боясь попасть под дождь, женщины спешно погрузили повозки и медленно удалились.
Ковалик судорожно, с подвывом, зевнул и, расслабив ремень, погрузился в сон. Он сразу же уснул. Сперва ничего не снилось, а потом замельтешило: купаясь в реке, он вдруг почувствовал, что тонет, и начал звать на помощь Галю. А она стояла на берегу и ласково улыбалась, полагая, что он шутит, а он,
