разведчики на фронте. Нам тоже предстояло дело нелегкое.

Поток казался густым. Вода не блестела, она неслась сплошной черной массой, как битум, и шипела от падающих в нее струй дождя.

Скибов, держась за борт, спрыгнул в воду. Я представил, каково ему в ледяной воде, и у меня стянуло кожу на спине. Высоко подняв руку с документами, завернутыми в вещевой мешок, Никита двинулся к берегу. Его несколько раз сбивало течением. Но даже когда он скрывался в черной воде с головой, рука оставалась над поверхностью.

Через несколько минут Скибов возвратился. Его трясло, он с трудом проговорил:

– Ничего, идти можно. Если возьмемся друг за друга, не свалит.

Мы стали спускаться. Холодная вода охватила меня и сдавила ледяными обручами. Дыхание остановилось. Когда я немного пришел в себя, первая мысль была: «Видела бы мама!»

Вода доходила до груди. Мы ухватили друг друга за поясные ремни, каждый поднял вверх свободную руку. На эти руки лег Куцан.

Упираясь ногами в ускользающее дно, двинулись к берегу. В ночном мраке берега не было видно; казалось, вся черная ночь состоит из воды. Вода плескала в рот, в глаза, она была илистой, на зубах скрипел песок, глаза резало от ила. Сверху хлестали упругие струи дождя.

Мы продвигались медленно, думая только о том, чтобы не упасть и не уронить больного. Несли Куцана, как драгоценную и хрупкую вещь. Если бы несколько дней назад кто-нибудь сострил: «Вы будете Куцана еще на руках носить!», комсомольцы не поверили бы. И вот несем на тех же самых руках, которые мы поднимали за исключение. Несем, рискуя собой.

Тугая струя вдруг сбила меня и чуть не унесла прочь. Все остановились. Уперлись в дно ногами. Ремни натянулись, готовые лопнуть. Онемевшие руки, поднятые вверх, казалось, вот-вот подломятся под тяжестью лежащего на них Куцана. Превозмогая страшное напряжение, я все же поднялся, восстановил равновесие, и все двинулись дальше.

Когда мы выбрались на берег, всех пошатывало - и больного, и здоровых. Втянув головы в плечи, мокрые и дрожащие, трусцой побежали к городку. Куцана поддерживали под руки я и Скибов.

* * *

Итак, я лежу в госпитале. Вез Куцана и сам угодил. Ночное купание не прошло без последствий - простудился. Обидно, никто не заболел, а я слег! Правда, это сначала казалось обидным, а сейчас ничего, свыкся. Болеть, оказывается, приятно. Честно говоря, я уже здоров. Держат меня просто так, врач говорит - для укрепления. Температуры нет, только слабость небольшая. Маме, конечно, ничего не написал.

Рота наша на учебном центре. Погода все еще паршивая. Серо, дождит. Вот тебе и весна! Зимой такого не было. Ребята в поле, наверное, не просыхают. Уж лучше бы жара.

Один раз тайком от сестры пробрался к телефону. Звонил в полковой медпункт. Хотел узнать, как там Степан. Ответили: отправлен в госпиталь, только не в наш, гарнизонный, а в другой, в Ашхабад, для просвечивания черепа. Видно, дела у него неважные…

А этот «сундук» Куцан, виновник всех бед, здесь, со мной. Наши кровати рядом. Он тоже поправляется. О многом поговорили мы с ним в эти дни. Вернее, говорил он. Я-то с ним не очень. Лежит на спине, заложит руки под голову, глядит в потолок и рассуждает. В первый раз я думал, он бредит. На меня даже не взглянул, а так, сам с собой вроде бы, только в забытьи человек может такое о себе сказать.

– Да-а, не получается, значит. Думал, пусть исключают. Что я теряю? Проживу и без комсомола. Другие живут, и я не загину. Было, было такое… Думал… А вспомню, как вы меня через реку несли, так и зашкрябает на душе. Как думаешь, Агеев, утвердило бюро батальона ваше решение?

– Наверное, нет, - ответил я, - должны тебя вызвать.

– Вызовут - просить буду, чтоб оставили.

В другой раз уж и свет был потушен, все спали, а Куцан вдруг об отце стал рассказывать:

– Очень исключительный у меня батяня. Главная жила в нем - жадность. Это я теперь точно раскусил. По прихоти этой жилы он всю жизнь свою строил. Даже бога себе собственного придумал. «Христиан и мусульман, - говорит, - миллионы, разве всех бог услышит? А у меня вот свой бог. Он только меня обслуживает, и больше никого. Что попрошу, то и должен дать, не скажет, что не услышал…» Помню, дед с нами жил, а потом помер. Батя повздыхал на людях, а вечером сказал матери: «Ну, будя убиваться. Показали уважение, и все. Чего жалеть-то: в доме просторней, расходу меньше». Потом и мать заболела вскоре. Опухоль у нее в мозгу появилась. Поехали мы с отцом навестить мать. Она в райцентре лежала. Я еще малый был. За руку меня батяня водил. Побывали в больнице раз. Через десять дней приехали еще, а нас не пускают. Больные, говорят, общий протест заявили и требуют не пускать. Ну, отец туда-сюда: жена моя, мол, не имеете права! Однако не пустили. Меня отвели, а он так во дворе и простоял. А не пустили его вот почему. В первый раз, когда мы были, такой разговор вышел. Посидел батя у маминой койки да и решил: «Я к тебе, Марья, ездить-то не стану. Чего зря ездить? Дел много в хозяйстве. Когда помрешь, тогда и сообщат». А потом еще, помню, он такое сказал: «Это что, Марья, у тебя на тумбочке?» «Кисель», - отвечает мать. «Дай-кась его малому-то. Пусть выпьет, ему на пользу, а ты одинаково помрешь». И я, гнида, пил тот кисель!

Куцан надолго умолк. Мне даже показалось, что он плакал. Потом, глубоко вздохнув, сказал:

– Нет, мой батяня ни здорового, ни больного из воды тягать не стал бы. Он сам кому угодно на хребтину влезет!

Слушал я эти монологи Куцана, однако сочувствие к нему не пробуждалось. Молчало сердце…

Первым пришел навестить нас - просто не верится! - лейтенант Жигалов. Зашел в палату. Положил по кульку на тумбочку мне и Куцану и весело спросил:

– Ну как, хлопцы, поправляетесь?

Смотрел я на него и удивлялся. Добрый, заботливый, совсем не тот Жигалов, которого я знал прежде.

Лейтенант рассказал, как отстрелялся взвод, что нового в полку, пошутил, подбодрил и ушел…

В кульках оказались свежие яблоки, по пять штук - пять мне и столько же Куцану, да по маленькой плитке шоколада. Яблок ни в магазинах, ни в офицерской столовой нет, это я точно знаю. Весной откуда им взяться? Видел я их на базарчике у спекулянтов, три рубля килограмм. Только там мог их купить лейтенант. Вот так Жигалов! Вот так нелюбимый командир! А почему, собственно, я его недолюбливаю? Если бухгалтер делает хорошо свое дело или, скажем, инженер, судья, педагог, тракторист, их за хорошую работу хвалят и уважают. Почему же я настроен против Жигалова? Требовательный? Так это одно из качеств хорошего командира. Что ж, если бы он оказался тряпкой, то нравился больше? Нет, конечно. Значит, дело не в нем. Не он плохой, а я хлюпик! Требовательность, видите, меня не устраивает! Что, он обидел кого-нибудь? Грубит? Гоняет нас ради своего удовольствия? Нет, все наоборот. С ребятами он всегда по-хорошему обращается. Ну, на занятиях строг, так иначе нельзя. Да и строгость лейтенанта не казенная. Ради Куцана в ледяную воду полез. А ведь он Куцана должен ненавидеть. Слышал я от писаря, что Жигалов из-за ЧП в отделении больше всех пострадал. На него в штабе полка было написано представление к званию старшего лейтенанта, а после того как стряслось это ЧП, аттестацию не послали, отложили до исправления дел. За такую пилюлю я бы Куцана в бараний рог скрутил, а Жигалов ему - яблочки.

В госпитале прочитал военные рассказы Гаршина. До чего же страшная и убогая была жизнь в дореволюционной армии! Подумал: а что творилось в те времена здесь у нас, в пустыне? Ведь тоже стоял гарнизон. Тому свидетели старинные казармы. Тьма, глушь, тоска! Конечно, и сейчас здесь не сладко, но все же оторванности от остального мира не ощущаем. Газеты и журналы в библиотеке - все, какие издаются в Союзе. Кино, телевидение. По радио слушаем новости одновременно с Москвой. Около клуба площадка, на ней пятнадцать застекленных витрин. В витринах ежедневно вывешиваются газеты союзных республик. Я люблю этот уголок: за какой-нибудь час побываешь во всех столицах. Одни заголовки пробежишь, и то интересно. Офицеры? Нет, не гаршинские, ничего общего, совсем другие люди. Наш Жигалов - это же сплошной напор, в нем не электрическая, а прямо атомная энергия! Я ни разу не видел его не только пьяным, а даже небритым. А солдаты? Неужели мы потомки тех, кого когда-то называли «серая скотинка»?!

Да, «солдат пошел не тот». Капитан Узлов сказал однажды, что даже за время его службы призывники

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату