Старший лейтенант Шешеня отозвал меня и Кузнецова в сторонку:
– Подполковник Прохоренко достал для девушки комнату. Дом три, квартира шесть. Там, где лейтенант Жигалов живет, соседний подъезд, первый этаж. В каком состоянии твоя девушка? Перевезти ее можно?
– Она сама прогуливается понемногу, - сказал Степан.
Глаза его радостно блестели: он понимал, что в гарнизоне было трудно с жильем. Шешене, конечно, стоило немалых усилий выхлопотать комнату для девушки, которая даже не жена солдата.
– Вечерком, когда будет прохладно, переведи ее на новое место, - продолжал Шешеня. - Я с председателем женсовета говорил. Жены офицеров помогут. Они в этих бабьих делах лучше нас разбираются. Кровать в комнате есть, стол, стулья тоже. Постель возьми у старшины Мая. Я с ним уже говорил.
Кузнецов выразительно глянул на меня, это означало: постелью займись ты, мне сейчас надо заняться более важным делом.
Старшина Май был просто неузнаваем. Куда девалась его прижимистость! Завел меня в каптерку, сам выбрал новые, еще не стиранные простыни, новое одеяло, матрац попухлее. Потом раскрыл ящик в углу, извлек одну из скатертей и кусок ковровой дорожки. Эти ценности он вводил в действие только в дни инспекторской проверки да при наездах большого начальства.
– Под ноги ей постели… Стол накрой, - назидательно сказал Май. - Занавески вот на окна прихвати. Вечером зайдешь, я посуду из дому принесу: тарелки, ложки, вилки. Понял?
– Есть, товарищ старшина.
– Ну, шагай! Да смотри не урони, не испачкай.
Люба родила девочку. Когда она выписалась из больницы, женсовет устроил маленькое торжество. Пригласили Степана, меня и Шешеню. В комнате суетилось несколько женщин, командовала жена майора Никитина - Нина Христофоровна, оказывается, она член женсовета. Комнату празднично украсили, стол уставили закусками, на середине торт, добыли даже шампанское.
Любаша сидела бледная, коричневые пятна на лице стали еще темнее, но в глазах - счастье.
– Спасибо, люди добрые, - произнесла она смущенно, - мне дома, наверное, такое не сделали бы.
На руках у Любы маленький сверточек, из которого торчит розовый носик. Назвала Люба свою дочку Степанидой.
Кузнецов оторопел при этом сообщении:
– Не современно, не дают сейчас таких имен.
– Ничего, - твердо ответила Люба, - мы люди простые. Пусть мое дитя знает и помнит человека, который не оставил ее мать в трудную минуту.
Степан опустил глаза.
Стали произносить тосты в честь молодой мамаши. Поднимая рюмку с шампанским, я поглядывал на Шешеню: можно ли солдату? Он ответил кивком: дескать, ради такого исключительного случая разрешаю! До дна, конечно, мы со Степаном, не пили. Так, по глотку, для компании. Торжество прошло весело, правда, часа через полтора нас выпроводили: молодой маме пора было кормить ребенка. Женщины в этих делах опытнее.
Мы вернулись в полк.
Лева Натанзон утром в выходной день принес из полковой секции бокса, где тренировался сам, две пары боксерских перчаток. С серьезным видом подошел к Трофиму и сказал:
– Пока прохладно, идем в спортгородок. Я докажу тебе, что сила без техники ничего не значит! - Ракитин удивленно смотрел на Леву: он не понимал цели приглашения. Тогда Лева пояснил: - Идем, я тебя буду бить!
Все, кто находился поблизости и слышал этот разговор, засмеялись: уж очень воинственно выглядел щупленький Лева перед здоровяком Ракитиным.
Трофим попробовал от него отвязаться:
– Слушай, Натанзон, я же тебе сказал - человека бить я не стану.
– Да не ты, Лева будет тебя лупить, понял? Так бить, что опилки полетят! - хорохорился Натанзон.
Это уже звучало явно оскорбительно. Трофим буркнул:
– Иди ты знаешь куда…
– Боишься? - воскликнул боксер торжествующе и, обращаясь к солдатам, которые окружили койку Ракитина, с презрением сказал: - Смотрите, люди, на этого медведя: у него, оказывается, заячья душа!
Ракитин из-под бровей недобро глянул на задиру, поднялся с койки и шагнул к Леве.
– Только не здесь! - предупредил Натанзон. - Тут не полагается. Пойдем на волейбольную площадку и сделаем все по правилам.
Лева побежал вперед. Ракитин зашагал нехотя следом. Мы в качестве зрителей присоединились к участникам необыкновенного поединка.
На спортплощадке Лева сказал Трофиму:
– Раздевайся, - и тут же стал расстегивать пуговицы на его гимнастерке. Затем быстро сдернул одежду с себя.
Они встали друг против друга обнаженными по пояс.
У Левы мышцы выпячивались жесткими круглыми комочками, и весь он казался связанным из узелков, на которые была натянута загорелая кожа. Гибкий, стройный, хорошо натренированный. Атлетический вид его портил только большой нос, который ему неоднократно разбивали в схватках, и теперь он стал еще и расплющенным.
Ракитин выглядел совсем иначе. Как только соскользнула с него гимнастерка, по толпе окружающих зрителей прошел шепоток. Трофима нельзя было назвать богатырем: он среднего роста, но очень широкий, как комод. Плечи у него не крутые и бугристые, как у штангистов, а покатые; от толстой шеи они отвесно идут вниз и сразу переходят в сильные руки. Во всей фигуре его чувствуется какая-то необыкновенная загадочная мощь.
Лева быстро натянул на руки Трофима перчатки, потом надел себе и попросил ребят затянуть шнурки.
– Драться будем по-настоящему, - предупредил он противника.
Секунду или две Лева попрыгал перед Трофимом, покрутил кожаными пухлыми перчатками перед его носом и вдруг со всей силой влепил ему косой удар по скуле.
Трофим вздрогнул от неожиданности, брови у него от удивления поползли на лоб. Не успел он опомниться, как Натанзон послал ему два прямых удара - один в живот, другой в подбородок. Трофим поднял руки и закрыл ими лицо. Леву не остановила эта беспомощность соперника: он продолжал лупить правой и левой то в голову, то в корпус. Причем бил Трофима не как на тренировках, в четверть силы, а по-настоящему. Тяжелый отзвук ударов отдавался в крепком теле Ракитина.
Солдаты опешили. Неприятно было смотреть на это избиение. Кто-то не выдержал, крикнул Трофиму:
– Дай ты ему, чего стоишь?
Ракитин раздвинул перчатки и попытался взглянуть через щель на противника, может быть, даже хотел прицелиться. Но тут же в этот просвет Лева влепил ему два прямых. Голова Трофима откинулась назад.
– Он сильнее всех! - зло приговаривал Натанзон. - Этот товарищ считает себя непобедимым! Лева тебе покажет, какой ты мешок с опилками!
Трофим наконец пришел в ярость и от ударов, и от обидных слов. Он вдруг открылся и, отчаянно замахав руками вправо и влево, будто косил, двинулся на Леву. Огромные ручищи проносились над головой Натанзона с такой силой, что казалось, если зацепит, то голова отлетит метров на двадцать в сторону.
Однако попасть в Натанзона было не так просто. Тело у него гибкое, как пружина. Он приседал, отскакивал, нырял под страшные руки Трофима и продолжал тузить «богатыря», сам не получая ответа.
