На кладбище ни одного деревца. Сухие, потрескавшиеся холмики могил. Кое-где ограды из металлических прутьев и выгоревшие жестяные звездочки. В стороне свежая, не просохшая еще, откинутая от могилы земля. Как окоп. Последний окоп майора Никитина.
На холм поднялся подполковник Прохоренко, он подавлен. Я впервые замечаю, что замполит уже пожилой и, наверное, нездоровый человек; кожа на лице его обвисла.
– Товарищи, сегодня мы прощаемся с ветераном нашего полка майором Никитиным Ефимом Ивановичем… - Голос у замполита дрожит, ему явно трудно говорить. Это, наверное, единственный случай, когда политработники не могут говорить и никто их за это не осуждает.
Прохоренко рассказывает о простой и трудной жизни Никитина.
Выступали и другие офицеры. Грянул залп. И вслед за ним, поняв, что это последние минуты, громко зарыдали Нина Христофоровна и Поля. Мне тяжелый ком сдавил горло. Вадим стал совсем белый, но не плакал.
Без стука на крышку гроба сыпался мягкий песок. А величественный гимн уже звал людей назад, к делам, к жизни, которая продолжается…
…Заместитель командира полка подполковник Прохоренко встретил меня около библиотеки, взял под руку, как барышню, и отвел в сторону:
– Здравствуйте, коллега! Очень приятно, что вы решили пойти в политическое училище. Вам предстоят интересная учеба и работа.
– Поэтому я и выбрал.
– А почему мне ваш выбор особенно приятен? Ну-ка, раскиньте светлым умом, проанализируйте, - шутливо предложил подполковник; его добродушное лицо улыбалось и глазами, и щеками, и кругленьким подбородком.
Я не мог придумать ничего оригинального:
– Наверное, потому, что вы сами политработник.
– Не угадали. Мне кажется, выбор сделан потому, что здесь, в полку, вам кто-то очень понравился из политработников и захотелось быть на него похожим. Так? Я даже могу сказать, кто это.
– Вы не ошибаетесь, я очень полюбил старшего лейтенанта Шешеню, но не меньше его мне близок и лейтенант Жигалов. Он тоже очень яркий и достойный подражания человек. Но политработу я выбрал потому, что она мне по душе. Люблю разбираться в характерах людей, в их отношениях.
Прохоренко внимательно слушал и, соглашаясь, кивал. Потом он мне сказал слова, которые очень хотелось запомнить. Дальнейший разговор я уже поддерживал рассеянно, стараясь удержать в памяти эти значительные слова:
– Армейская служба, военное обучение сами по себе, без политического и нравственного воспитания, просто нейтральными быть не могут и в таком виде никому не нужны. Именно идейная основа определяет лицо армии. Две противостоящие стороны на войне могут быть вооружены абсолютно одинаковыми мечами, винтовками или ракетами. Их можно одеть в одинаковую одежду, они даже могут говорить на одном языке и принадлежать к одной нации. Врагами людей делает разница во взглядах, убеждениях, политические расхождения. В гражданскую войну, например, сын шел против отца, брат против брата. Конечную победу одерживает всегда тот, кто вооружен не только современным оружием, но и передовой и прогрессивной идеологией. Сейчас нет в мире более правдивой и научно обоснованной идеологии, чем наша, марксистско-ленинская. Вот ей вы и будете служить. Ее будете внедрять в души советских воинов. Вы сделали очень правильный выбор, даже завидую вам.
Я улыбнулся:
– Вы уже подполковник, а я только начинаю.
– Вот этому и завидую! Мое дело к закату. Мы свое сделали, у вашего поколения работа будет на более высоком уровне. Наука сложная, интересная - настоящая наука формирования нового советского воина пришла в армию. Вы, Агеев, даже не представляете, как много вам предстоит познать интересного… И вообще очень приятно быть молодым, дорогой коллега!
Я часто думал о своей будущей работе, о том, с какими людьми мне предстоит встретиться. А где я буду служить? После училища могут направить в любой город страны или даже за границу.
Обо всем этом я говорил с Кузнецовым и Соболевским. Но есть у меня еще и такие мысли, которыми я ни с кем не делился. Неудобно. Стыдно даже признаться, что я думаю об этом часто. Стыдно потому, что сделал такой решительный шаг - выбрал на всю жизнь политработу и вдруг совсем мальчишеские мечты. Они вот о чем. Я представляю себя в форме офицера - то в строгой, повседневной, то в яркой, с золотыми погонами, - парадной. Начищенный и сверкающий, я иду под руку с Олей, и все смотрят на нас. Бываю я в этих радужных картинах и лейтенантом, и полковником, и даже генералом! Вот ведь куда заносят мечты!
Подполковник Прохоренко не только коллегой меня называет, он постоянно шефствует надо мной.
В полку созданы вечерние группы подготовки в институты. Очень это по-хозяйски, я бы даже сказал - по-государственному придумано. Прослужил солдат полтора года, овладел военной специальностью, продолжает ее совершенствовать, но командование помнит и заботится о его послеармейской жизни. И вот создаются курсы для подготовки в институт - бесплатно для солдат и сержантов. Но педагоги денежки получают, и платит им государство. Занятия идут вечерами, не в ущерб службе. Не каждый получает право посещать эти занятия: только тот, кто показал свои способности, прилежность и дисциплинированность в службе.
Вот на эти курсы меня и определил Прохоренко. Вызвал в штаб и сказал:
– Никаких неожиданностей и осечек у вас, Агеев, в училище быть не должно. Разрешаю вам посещать занятия по подготовке в высшие учебные заведения. Экзамены в училище по тем же дисциплинам. Характеристику мы вам подготовим отличную. Но учтите: другие кандидаты съедутся не слабее вас и характеристики у них будут не хуже. Поэтому готовьтесь самым серьезным образом.
И вот я через день, три раза в неделю, превращаюсь в ученика: русский язык, литература, алгебра, физика… Знакомые учебники. Далекие школьные дни. Какие мы были наивные и хрупкие мальчики! Как это было давно!
Первый раз повздорил с замполитом Шешеней. «Повздорил», пожалуй, громко сказано. Я не имею права с ним пререкаться. Он офицер, я рядовой. Просто поговорили и разошлись во мнениях.
Произошел этот спор по поводу моего намерения написать небольшую повесть, в которой я хотел использовать конфликт Юры Веточкина и Дыхнилкина. Мне показалась интересной психологическая борьба двух очень разных людей. Я решил посоветоваться с замполитом, рассказал ему подробно содержание будущей повести.
– Надо подумать, - сказал Женьшень. - Сразу не могу дать ответ.
Сначала я обрадовался - пусть подумает: хорошие советы даст. Ждал день, второй, Шешеня проходил мимо меня не останавливаясь, и я решил, что он просто забыл о нашем разговоре. Даже обидно стало - я к нему с первой в моей жизни повестью, а он забыл.
Однако дать совет в творческом деле лучше Шешени никто не мог. Я пошел на хитрость - старался почаще попадать ему на глаза. Может, вспомнит мою просьбу. Он меня видел, даже говорил о других делах, а о повести ни слова.
Но вот однажды дневальный крикнул:
– Рядовой Агеев, к замполиту!
Шешеня ждал меня в канцелярии роты, он был усталый, невеселый.
– Пойдем на воздух, духота здесь невыносимая.
Во дворе тоже не было прохлады, теплый воздух просто прилипал к телу. Мы сели на скамейку возле строевого плаца.
– Должен тебя огорчить, Виктор, не понравился мне твой замысел. - Меня обожгли его слова. Я
