Мысли Семашко снова начали двигаться в направлении образования мощного узла.
— Дак у тебя ж загранпаспорта нет, — осенило Семашку. — Ты без загранпаспорта что ль воплощался?
— Наверное, — засомневался Костя.
— Вот как у них там милиция работает, — осуждающе покачал ручкой дядя Василь. — Так работает, что ни фига не работает.
— Ну с этим-то ладно. Пол?
— Что?
— Пол, какой? — поинтересовался Семашко.
— Вообще-то я в Индии три раза был женщиной. Но сейчас-то уж — мужской.
Участковый хмыкнул и написал в графе 'пол': 'мужской'.
— Годов сколько?
Костя уже открыл рот, когда дядя Василь добавил вопросу определенности.
— Из этого явления.
— Из этого — тридцать пять. А вообще, тыщ за сорок.
— Так, 'дом' — улица Широкая 1. Верно?
— Верно, — согласился Костя.
— Сегодня же отправлю в РУВД. Может, к рождеству паспорт и получишь. Работать-то куда думаешь?
— Работать думаю я слесарем, — поразмышляв, ответил Крыжовников.
— Давай, — согласился дядя Василь, — селу слесари нужны. — У тебя ведь и разряд шестой.
Костя сложил по-дзэнски руки бутоном и поклонился участковому.
Когда он вышел, Семашко постучал ногтями по столу, так что вышла мелодия: 'Пусть всегда будет солнце…'.
— Интересно, — подумал Семашко, а мне ж тогда сколько лет?
Однако он точно знал, что лет ему пятьдесят и что воплощался он всего один раз. В селе Чушки.
А в этот момент с крыльца участка ступил на землю Крыжовников, который жил пятьдесят раз. К нему тут же кинулся радостный Бушлат, который, видимо, все время, пока Костя был в участке, пытался медитировать.
Тут с другой стороны избы хлопнула дверь и на улицу вышли школьники, которые теперь знали, как их деды боролись с французами.
Мысли мастера Златорукого
К обеду у мастера Златорукого был припасен большой бутерброд с сыром. Именно его мы бы с вами увидели, если бы заглянули в 12.30 в мысли Златорукого. Мастер, спрятав глаза за специальными защитными очками в кожухе, умело обтачивал на станке вал от трактора 'Кировец'. Его голова была наполовину погружена в старую шапку, которую принято назвать 'ушанкой'. Ее 'уши' плотно облегали уши самого мастера и не пускали в них громкие воющие звуки обтачиваемой детали. Меж тем тишины в голове Златорукого не было. Ее затмевали довольно громкие размышления о прелести сыра. Особую приятность размышлениям Златорукого придавало то, что в целлофановом пакете под бутербродом с сыром помещались завернутые в газету 'Труд' два огурца летнего посола.
Златорукий ловко подводил резец станка к детали, и с нее слетала тонкая витая как береста, стружка. Причем слетало именно столько, сколько надо. Ни больше, ни меньше. Стружка с железным шорохом падала на пол и лежала там большими, словно бы сырными кольцами. Вероятно, такую форму им придавала сила мыслей мастера.
Наконец, он нажал на черную кнопку с зычной надписью 'стоп' и поднял очки на лоб. В этот миг Златорукий был похож на летчика Чкалова, после того как тот совершил трудный перелет через Северный полюс и опустился в американском городе Нью-Йорк.
Златорукий взял со станка целлофановый пакет и извлек оттуда жирный бутерброд с сырным запахом и сверток, на котором было написано: 'Примут ли Россию в Европейское сообщество?'
— А чего ж не примут? — громко подумал Златорукий. — Нешто мы в Африке живем?
Под его пальцами газета с шорохом развернулась, открыв два небольших глубокого, осеннего цвета огурца.
Златорукий взял в левую руку соленый огурец, а в правую сырный бутерброд.
Совершенно счастливым ощущал себя в эту секунду работник слесарного дела Златорукий. В правой руке сырный бутерброд, в левой — огурец летноего посола. Чего ж еще человеку надо? От радости мастер плюнул себе под ноги.
Вот в этот-то момент и вошла фигура, окутанная оранжевой материей, словно пламенем костра — Костя Крыжовников.
Однако душевного настроя слесаря она не изменила.
Мастер дружески плюнул в пол, да так ловко, что попал в первый свой плевок.
— Обед! — крикнул он Косте и с железным хрустом откусил огурец.
Видать и внутри-то Златорукий был весь из железа.
Кричал он потому, что собственного голоса почти не слышал и думал, что разговаривает обычно, как все люди.
Чтоб не отвлекать мастера от еды, Крыжовников подошел к станку и стал вспоминать, где на нем чего включается, и что как двигается.
Увидев, что тракторный вал надо бы малость подточить, Костя надел очки и нажал на красную кнопку, под которой имелось другое сильное слово: 'Пуск'.
Деталь завертелась, набирая обороты. Костя медленно подвел к ней резец, и вал завизжал от страха резким металлическим голосом. Страшной силы звук прошиб даже мохнатые уши слесарской шапки и разогнал сырные мысли Златорукого. Но Костя-то, конечно, сказал про себя дзэнское странное слово 'Авалокитешвара', и в голове его получилось ясная, пустая тишина. Какая бывает только в зимнем лесу.
Вот уже первая стружка, гнутая как березовая береста, слетела со станка, но тут чей-то палец снова уперся в кнопку. В ту, что имела черный, останавливающий цвет. Палец принадлежал Златорукому.
— Уши береги, — посоветовал мастер. — Оглохнешь.
И Златорукий наклонил свою голову к груди Крыжовникова, будто вслушиваясь в сердце бьющееся изнутри Кости. Так он предлагал Косте снять с себя шапку с ушами и надеть тому на голову. Сам он этого сделать, понятно, не мог, по причине огурца и бутерброда с сыром, которые к этому моменту в своих размерах сильно поубавились.
— Дак мне она ни к чему, — улыбнулся Костя. — У меня-то в голове всегда тишина.
— А мысли? — рассуждал Златорукий. — Мысли же! Значит, какая же тишина?
Тут Костя снял с шапку с головы Златорукого, приблизил к нему свою и со всей мощи крикнул в ушную раковину слесаря:
— А-а-а!!!
Что-то хрустнуло в черепе мастера. Нечеловеческий силы крик потряс его ушные перепонки, отозвался в самых дальних закоулках тела и, наконец, затих где-то в кирзовых сапогах. Затем наступило полное, абсолютное безмолвие, которое долго не тревожила ни одна мысль.
— Вот примерно такая, — объяснил Костя и нажал на станковую кнопку, покрытую красным запускающим цветом.
Несостоявшееся украшение села Чушки
