домой.
Что скажет она родителям? Что скажут теперь люди? Ганни каждый раз была готова разразиться плачем, как только начинала думать о Фрице. Она ощущала пустоту, но ненависти к нему не питала. С опущенной головой шла она домой.
* * *
В последние дни пастор Хинцман много думал. Слова пограничника глубоко запали ему в душу, в чем он упорно не хотел признаться. Пастору рассказали, о чем шла речь на собрании в Хеллау. Оно прошло так, как и предвидел офицер. На собрании выступал и учитель Восольский. Он говорил о преимуществах государственного и общественного устройства в ГДР, о свободе вероисповедания и о других вещах.
Хинцман нахмурился. Что за человек этот учитель? Откуда такое двуличие? Чего он хочет этим добиться? Пастор не находил ответа на свои вопросы.
В добрых отношениях, установившихся с некоторых пор между ним и учителем, появилась трещина. Пастор даже стал питать к Восольскому некоторую неприязнь. Хорошо, что он давно не появлялся в часовне. При встрече с учителем пастор с трудом скрывал неприязнь.
Хинцман вышел из часовни и запер тяжелую дверь.
— Добрый день, господин пастор.
Обернувшись, Хинцман увидел Бергена.
— Благодарение господу, господин Берген.
Берген с улыбкой протянул пастору руку.
— Как поживаете? Я слышал, вы простудились и плохо себя чувствовали.
— Ах, да… Спасибо. Сейчас ничего…
— Вы, видимо, часто бываете здесь?
— Да. Здесь тихо. Никто не мешает. Отсюда ближе к господу богу.
— Но сюда, наверно, не так легко подниматься?
Хинцман усмехнулся.
— Я еще не так стар. Благодарение господу, мои ноги еще носят меня. Но… простите, вы, кажется, пришли ко мне?
— Нет. Я случайно проходил здесь и увидел вас.
Хинцман все больше удивлялся тому, какой интерес проявляли к нему в последнее время. Но сейчас пастора волновало одно — грязные следы в часовне. Стоило ли говорить об этом с офицером? Учитель отсоветовал. Но почему?
— Ну что ж, до свидания, господин пастор! — прервал Берген раздумье пастора.
— Нет, подождите. Одну минутку, господин Берген, — решился вдруг Хинцман. — Могу я поговорить с вами наедине? Совсем недолго…
Берген понял пастора и, повернувшись к сопровождавшему его пограничнику, сказал:
— Товарищ Зейферт, подождите меня у опушки леса.
— Я могу говорить с вами открыто? — начал пастор. — Начистоту, как недавно говорил со мной ваш коллега? Не поймите меня, пожалуйста, превратно. Вы верите, что подобные вещи больше не повторятся? Что нас, верующих христиан, оставят в покое?
Берген серьезно посмотрел на пастора.
— Да, я убежден в этом. То, что случилось, было случайностью. Вы же знаете, господин пастор, как мы относимся к церкви. У нас в корне различные мировоззрения, но мы никогда не допустим глумления над чувствами верующих. В то же время мы не допустим вмешательства церкви в дела государства. Вера должна оставаться личным делом каждого человека.
Хинцман кивнул.
— Да, да. Ваш коллега, господин Рэке, говорил мне о том же. А теперь я хотел бы сказать вам кое–что. Несколько дней назад кто–то пробрался в часовню. Я никому не хотел об этом рассказывать, но…
— Вы подумали, что это опять кто–то из нас?
Пастор в знак протеста поднял руку.
— Нет, нет, господин Берген! Бог свидетель, я этого не хотел сказать. Но следы, грязные следы… Вы меня понимаете?
Берген начал волноваться.
— Когда это случилось, господин пастор?
— Точно сказать не могу. Наверное, после последней грозы. Я несколько дней пролежал в постели, а когда поднялся и пришел сюда, увидел эти следы. Старые, высохшие.
— Часовня была заперта?
— Да. Я ее всегда запираю.
— Что–нибудь пропало?
Хинцман покачал головой.
— В божьем храме нечего воровать. Здесь, видимо, другие причины.
Берген размышлял.
— Может быть, у кого–нибудь, кроме вас, есть второй ключ от часовни?
— Нет, ключ только один. — Хинцман вытащил из кармана увесистый ключ. — Вот он.
Берген осмотрел его.
— Почему вы не сказали об этом раньше, господин пастор?
Лицо пастора передернулось.
— Я… Будем честны перед богом: сначала я думал, что это опять кто–то из ваших.
Берген посмотрел пастору в глаза.
— И вы еще верите этому?
— Нет.
Внезапно Берген вспомнил о следах, которые были обнаружены после грозы в лесу, выше часовни. Есть ли между этими и теми какая–нибудь связь?
Берген напряженно думал. Что искал нарушитель в часовне? И как он сюда пробрался? Такой хитрый замок даже отмычкой не откроешь. Нет, здесь определенно что–то нечисто. Он вернул ключ пастору.
— Сейчас я ничего не смогу вам сказать, господин пастор. Но благодарен вам за доверие. Видите ли, мы живем на границе, поэтому даже божий храм может быть использован в преступных целях. Есть люди, которые не останавливаются ни перед чем. А впредь я попрошу вас, господин пастор, рассказывать нам обо всем.
Берген посмотрел на часы.
— Ну, мне пора, господин пастор.
— До свидания, господин Берген.
* * *
Лейтенант Кунерт свернул около часовни с дороги и вошел в кустарник. С тех пор как Берген рассказал ему о своем разговоре с пастором, он больше не сомневался, что между следами на полосе и грязными следами в часовне существует определенная связь. Правда, пока он не мог доказать этого. Неизвестный едва ли мог заинтересоваться часовней.
Едва он сошел с дороги и углубился в лес, как его обступила необычная тишина. Отсюда начинался крутой подъем к пограничной полосе. Там, наверху, проходила тропинка, на которой и были обнаружены следы.
Кунерт медленно поднимался. Метров через сто почва стала каменистой, но лейтенант упорно продолжал путь. Склон становился все отвеснее. Местами Кунерту приходилось помогать себе руками. Преодолев половину пути, он остановился и осмотрелся. Пока ничто не привлекало его внимания. Минут через десять он добрался до контрольно–следовой полосы.
Четких следов обнаружить было невозможно. Контрольно–следовая полоса местами была усеяна мелкой галькой, а там, где камни покрывал тонкий слой земли, она была настолько твердой, что на ней только случайно могли остаться какие–либо следы.
Лейтенант осторожно вступил на полосу. Здесь она была шириной всего два–три метра, а дальше, с той стороны скалы, круто обрывалась вниз. В этом месте взобраться наверх мог только очень ловкий и сильный человек. Справа, вплотную к полосе, подступала отвесная скала, поэтому осматривать там было нечего.
