Николай Владимирович Блохин
СПЕЦПРОДОТРЯД ИМЕНИ ТОВАРИЩА ДИОКЛИТИАНА
Отъевшийся на реквизированном сене конь Семёна Будекина испытывал к согнанной толпе такую же классовую ненависть, как восседавший на нём хозяин и командир. 'Да ведь и эти ничего добровольно не отдадут...' Конь хрипел и скалил на толпу зубы. А Семён, приподнявшись на стременах, уже гремел всей своей зычностью:
– Внимай мене, селяне-поселяне, буржуены земляные,.. а ты,.. нетрудящийся культовый служака, охмуряла! – шибче всех внимай! Мы к вам с продразвёрсткой с войском моим. И весь мировой пролетариат незримо за мной стоит... Не, сорок дворов всего, а поди ж ты, церквёха есть. Эх, богомолики вы мои, святенькие вы мои!.. Слых, комиссар, а в ей мощи есть? Ишь ты, в такой-то махонькой! А-а, местночтимые,.. ладно, отместночтились, гы... И так! Я есть... командир особого чрезвычайного спецпродотряда имени товарища Диоклитиана.
У стоящего впереди толпы священника отпала челюсть.
– Имени кого? – оторопело переспросил батюшка.
– Имени товарища Диоклитиана! Хош и импяратор, а наш человек, ба-альшой революционер, пошустрил богомоликов, да таких вот как ты, попов-охмурял... Чего пялисся-то?
– Дак, удивительно. Много уж тута всяких проходило и белых, и серых, и красных – разномастных, а вот чтобы имени товарища Диоклитиана,.. такого и подумать не мог, что увижу.
– О многовом об чём вы подумать не могли, мно-о-го чего не видали! Глядите вот теперь, пока гляделы не выест.
– Дык чем ж тебе богомолики да попы насолили, что аж Диоклитианову тень потревожил? Сам-то крещёный, небось?
– Небось! – грозно ответил Семён. Помрачнело вдруг его весёлое бесшабашное лицо. – Ты мене крещеньем моим не тыкай, раскрещён я ныне, рас-кре-стилси!
– А нешто можно раскреститься-то?
– Всё ныне можно. Озлён я ныне на вас, попов-богомоликов, ох, озлён! Открыли на вас глаза люди добрые.
– Уж не энтот ли добрый, что за спиной твоей на добром коне, вон свои глаза закрыл, млеет, твои-то открыв.
Выдвинулся тут конь комиссаров, а сам горбоносый комиссар, свесившись к батюшкиной бороде, проскрежетал с ухмылкой:
– А ты, оказывается, бесстрашный, поп, храбрый, да? Да! Я – открыватель глаз, я... А твои – закрою сегодня.
– Да уж сделай милость, закрывай скорей, а то уж невмоготу видеть вас... Да ещё и имени товарища Диоклитиана.
Только открыл было рот комиссар, чтобы сказать что-то совсем уже злобно-едко-убивающее, да вдруг остановил свой взгляд поверх поповской головы, чем-то вдруг заворожился будто и – сразу пошёл конь комиссарский, толпу раздвигая. Остановился конь через пять шагов. Расхохотался комиссар в голос:
– Ва! Азохен-вей, господин доктор, ай да встреча!.. Ай-ай, главный русопет и жидоненавистник Империи и в таком виде, ай-ай... Далеко ль путь держим, ваше черносотенное величество, чи в Ростов, чи в Севастополь? А вам идут крестьянские тряпки, доктор Большиков, ха-ха-ха...
Свесился с коня комиссар, наклонился совсем близко к лицу того, на кого наехал:
– Ну и скажи-ка ты мне теперь, чей Бог есть Бог: мой – гойский истребитель, или твой – слюнтявый добродел-самозванец? Это ведь не твой милостивец тебе не помог сквозь нас к своим пробраться, ибо он вообще ничего не может; не-ет, это мой Мститель тебя к моим ногам бросил!
– Чо, знакомый? – Семён подъехал к комиссару.
– Знако-о-мый. Рекомендую – первый российский монархист-черносотенец и белогвардеец, доктор Большиков – публицист и деятель,.. ну, там, может и не первый, ну, второй или третий,.. но в первой десятке это уж точно. Книжечку накропал десять лет назад,
