либретто Евг. Замятина, автора антиутопии «Мы» (20), статьи «Я боюсь» (21), чудом напечатанной. В 22 г. Замятина должны были выслать, но передумали. Он посещал семью Шостаковича, рассказывал о своих взглядах на искусство, отнюдь не официальных.
Советская критика отозвалась на постановку «Носа» отрицательно. Один рецензент назвал ее «ручной бомбой анархиста»; другой — отображением «чувства растерянности выбитого из колеи мещанина» (178). К счастью, опера не обратила на себя внимания Сталина.
Тот был не таким уж невеждой, как его стали изображать после разоблачения «культа», а особенно с 90-х гг. По его словам, он в среднем читал по 500 страниц в день. Может быть, преувеличивал, но и на самом деле читал много, не только деловые бумаги, но и художественную литературу. Слушал с наслаждением музыку, в первую очередь классическую, в том числе симфоническую, знаменитых пианистов, скрипачей пр. Благоволил пианистке Юдиной, отнюдь не официальной. С 33 г. по его повелению устраивались всесоюзные конкурсы музыкантов-исполнителей, которые он посещал. В программу УШ чрезвычайного съезда Советов, утверждавшего проект Сталинской Конституции, собственноручно вписал исполнение финала 9 симфонии Бетховена, с ее хором «К радости». Конечно, это была поза, но знаменательная. Всё это, как и победы шахматистов, всемирно знаменитый советский балет («а также в области балета мы впереди планеты всей»), по мнению Сталина, укрепляло международный авторитет Советского Союза. Подобное покровительство и на самом деле не было лишь притворством. Сталин с удовольствием слушал записи народных песен, выставляя на пластинках свои оценки. Сам пел — высоким тенором, даже Вертинского, Лещенко, в узком кругу своих соратников.
Большой театр оперы и балета был его любимым детищем. Он его часто посещал. Из классики ему тоже не всё нравилось. В 62 г. Шостакович в письме к Евтушенко рассказывал о встрече композитора Самосуда со Сталиным. Сталин был против постановки в Большом Театре оперы Мусоргского «Борис Годунов»: «Не надо ставить оперу „Борис Годунов“. И Пушкин, и вслед за ним Мусоргский извратили образ выдающегося государственного деятеля Бориса Годунова. Он выведен в опере нытиком, хлюпиком. Из-за того, что он зарезал какого-то мальчишку, он мучился совестью, хотя он, Борис Годунов, как видный деятель, отлично понимал, что это мероприятие было необходимым для того, чтобы вести Россию по пути прогресса и подлинного гуманизма». В данном случае речь шла не об искусстве, а о политике, как и в истории с фильмом Эйзенштейна об Иване Грозном. Но все же о политике, отраженной в проиведении искусства. Шостакович саркастически добавлял: «А Самосуд с восторгом отнесся к необычайной мудрости вождя», в конечном итоге убедив Сталина в необходимости новой постановки «Годунова».
Перейдем к очерку Лескова «Леди Макбет Мценского уезда», который лег в основу оперы, напечатанного в 1865 г. в журнале братьев Достоевских «Эпоха. В 1930 г. в Ленинграде выходит издание очерка, иллюстрированное Б. Кустодиевым. Шестакович с 18 г. бывал в доме художника. Тот начал работу над иллюстрациями к Лескову в начале 20-х гг., но не публиковал их. Значительно позднее выяснилось, что, помимо „легитимных“ рисунков, существуют многочисленные эротические зарисовки к „Леди Макбет…“, не предназначенные для печати. После смерти Кустодиева, опасаясь обысков, семья их уничтожила. Эти зарисовки вполне мог видеть Шостакович, что отразилось в опере. В ней эротика, секс — одна из ведущих тем. Напомним, что Сталин к этой теме в произведениях искусства вообще относился резко отрицательно.
Значимо оказалось и то, что как раз во время создания оперы бурно развивались отношения Шостаковича с будущей женой Ниной Васильевной Варзар, независимой, гордой и сильной женщиной, с сильными страстями. Ей и посвятил композитор оперу. Галина Серябрякова, друг Шостаковича, говорила, что он стремился, „жаждал по-новому воссоздать тему любви, любви, не признающей преград, идущей на преступление, внушенной, как в ''Фаусте'' Гете, самим дьяволом“ (235). В отличие от Лескова, в опере происходит поэтизация Катерины, ее неистовой страсти. „Леди Макбет…“ Шостаковича вся пронизана обжигающей эротикой. Особенно каторжная сцена. Каторга вообще была не к месту и не ко времени. В этот период Сталин не любил напоминаний о ней. В 35 г. он закрыл „Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев“, журнал „Каторга и ссылка“ (295). Подзаголовок оперы — „трагедия-сатира“. Трагедия — это Катерина, её любовь. Партия Катерины — единственная в опере, лишенная гротеска и издевки. Всё остальное — сатира. Полное неприятие мира, окружающего героиню, с её неистовой любовью. Такое Сталину понравиться не могло.
На всё перечисленное наслаивалось еще одно обстоятельство: после съезда писателей необходимо было дать литературе и искусству какой-либо определяющий лозунг, вокруг которого можно было бы сплотить силы советской творческой интеллигенции (нечто, называемое ныне „слоганом“). 2 января 36 г. секретарь ЦК…А. С. Щербаков, опытный царедворец, хорошо угадывающий мысли и пожелания властителя, отправляет Сталину докладную записку: „Сейчас литература нуждается в боевом, конкретном лозунге, который мобилизовал бы писателей. Помогите, тов. Сталин, этот лозунг выдвинуть“. Сталин откликнулся, дал такой лозунг: „простота и народность“. Нужно было подобрать для него примеры, положительные и отрицательные. Литературу решили пока не трогать. Начали с музыки. В качестве положительного примера взяли оперу И. И. Дзержинского «Тихий Дон» (35 г.). Сталин от неё не в восторге, но, «на безрыбьи», годилась и она. Роль отрицательного примера досталась «Леди Макбет…» Шостаковича. Она и на самом деле не соответствовала сталинскому лозунгу (Волк248-9).
Надо отметить, что премьера оперы состоялась в 34 г., значительно ранее, чем вокруг нее поднялся шум. В Ленинградском Малом оперном её поставил Самосуд. В Московском Музыкальном театре — Немирович-Данченко. На премьере присутствовал Горький, хваливший спектакль. Хвалили и другие, и «правые», и «левые»: А. Толстой, Мейерхольд, Эйзенштейн. Даже А. Бубнов — нарком просвещения — издал специальный приказ, где говорилось, что опера «свидетельствует о начавшемся блестящем расцвете советского оперного творчества на основе исторического решения ЦК ВКП (б) от 23 апреля 1932 года» (о разгоне РАПП) (Вол242-3). Менее чем за год опера ставилась 50 раз, «с аншлагами, по повышенным ценам». Через два дня после ленинградской премьеры опера пошла в Москве, в Музыкальном театре, а в 35 г. и в филиале Большого театра. В самом же Большом театре состоялась премьера комедийного балета Шестаковича «Светлый ручей». Атмосфера сенсации вышла за рамки СССР. Постановки в Англии, Швеции, Швейцарии, США. Ромен Роллан пишет Горькому хвалебное письмо об опере.
26 января 36 г. Сталин, в сопровождении Молотова, Микояна, Жданова, посетил спектакль «Леди Макбет…» в филиале Большого театра. Он был в хорошем настроении. Дирижировал его любимец — А. Мелик- Пашаев. На спектакль вызвали Шостаковича, собиравшегося уезжать в Архангельск на гастроли. Существует запись устного иронического рассказа Булгакова о происшедшем (по рассказу его друга Я. Леонтьева — заместителя. директора Большого театра): Шостакович прискакал «белый от страха». Мелик-Пашаев, предвкушая орден, неистовствует, прыгает, как чертенок; после увертюры косится на ложу, ожидая аплодисментов — шиш; после первого действия — то же самое, никакого впечатления… Рассказ, дошедший до Булгакова из вторых рук, не точный, гротескный (увертюры вообще в опере не было), но общую атмосферу он передает. Подтверждали, что оркестр «чересчур раззадорился», духовая группа инструментов была усилена; к тому же она размещалась прямо под правительственной ложей и гремела в полную мощь; «бледный как полотно» Шостакович пришел в ужас; дирижер, по его словам, «слишком переперчил», а сидящие в правительственной ложе просто оглохли. Этот высокосный год «принесет мне очередное несчастье», — говорил Шостакович (Вол250-53).
С ощущением, что всё пропало, композитор уехал в Архангельск. Там купил в киоске «Правду» (номер от 28 января) и прочитал редакционную статью «Сумбур вместо музыки» — грубый, бесцеремонный, безграмотный разнос. От ужаса его зашатало. В очереди решили, что он пьян: «Что, браток, с утра набрался?» На концерте же Шостаковичу устроили овацию. Все встали. Это тоже не прибавило симпатии Сталина к композитору.
В статье было два пласта. Один — впечатление её автора от музыки оперы. Другой — теоретический. Отклик на музыку весьма эмоциональный: «Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой „музыкой“ трудно, запомнить её невозможно». Особенно возмутили автора статьи эротические сцены: «Музыка крякает, ухает, пыхтит, чтобы как можно натуральнее изобразить любовные сцены и „любовь“ размазана во всей опере в самой вульгарной форме». «Купеческая двуспальная кровать занимает центральное место в оформлении. На ней решаются все „проблемы“» (Вол254).
