показалась она ему. И хозяева, и прислуга хвалили ему жену; льстило это Андрею, и шибко радовался он.
Стал придумывать Андрей, как он с женой праздники проведет. Собирался он с ней в гости к землякам пойти и Москву показать, и на гулянье под Девичье повести. Праздничных он много получил и думал, что нагуляются они с женой вдоволь. Только не так вышло на деле-то, как думал он. Наступили праздники, наступила суета, и пошли тормошить Андрея туда и сюда, то хозяева, то жильцы: то сбегай куда-нибудь, то на кухню иди помогать, работы по горло было -- дрова носить, самовары ставить, ножи чистить; по утрам сапоги и калоши перечистить, пока господа спят еще, поздно вечером гостей выпустить да почти каждую ночь на дежурстве у ворот простоять надо было. С женой Андрею не приходилось даже поговорить толком. Она сидела целый день в каморке и скучала, а делать было нечего.
'Каторга, а не жизнь, -- досадуя, говорил Андрей, у людей праздник, веселье, а у тебя самая работа. Последний год живу, -- твердо решил он. -- Будет, пожил, и довольно. Вот купим еще лошадь другую, и переберусь в деревню'.
Провожая Ольгу домой, он передал ей двадцать пять рублей денег для отца, а к осени обещал еще накопить. Тогда и лошадь купить к осени подешевле, решил он.
А Филипп с Настасьей встретили и проводили пасху так, как им никогда не приходилось, -- счастливые и довольные они были. Бывало, нужда или горе какое мешало им порадоваться, а теперь ничто не тревожило их. Филипп точно помолодел, раздобрел даже, стал веселый, разговорчивый; с кем встретится, шутки шутит; на сходке тоже стал голос иметь; бывало, стоит -- слова не проронит, а теперь даже в спор вступать стал.
Радовал сын мужика, радовала и молодуха, такая моторная она была -- за дела берется охотно, и все у ней в руках так ловко выходит. К старикам была почтительная, с людьми не болтливая. Весь пост приглядывался к ней Филипп и ни одного дела не нашел, за что бы ее упрекнуть было можно.
– - Золото баба, -- говорил он жене про нее, -- за прежнее терпение нам бог послал такую.
Прошла пасха. На фоминой приехала Ольга из Москвы; отдала она гостинцы свекрам, что Андрей прислал, и деньги.
– - Велел телегу новую купить да хомут, -- сказала она.
– - На что же ему другая телега-то понадобилась? -- молвил Филипп.
– - Говорит, осенью другую лошадь купим; сам дома жить хочет…
– - А что ж, хорошее дело. Знать, надоело в Москве-то?
– - Надоело. Уж он в пасху-то горячился-горячился, -- так бы взял да и ушел, говорит.
– - Лошадь другую купить, и в деревне жить можно, -- сказал Филипп.
– - Чего ж не можно, -- поддакнула Настасья, -- теперь у нас, слава богу, все заведено.
Началась пахота. Отпахались, забороновали. Пришел Никола-вешний. Стал Филипп в этот день на рынок собираться -- телегу покупать, стал и жену с собой звать.
– - Ох! уж я и не знаю как, -- сказала Настасья, -- кажись, делать-то там нечего. Мне что-то недужится очень.
– - Тебе все недужится! -- сказал Филипп. -- Поедем, хоть разомнешься маленько, може, полегче будет.
Справились и поехали.
Рынок от них был верстах в десяти, в селе Черенкове. Приехали они туда перед отходом обедни, выпрягли лошадь, задали корму ей и пошли по рядам ходить. Прошли по всем рядам и повернули в тележный ряд. Облюбовал там себе Филипп телегу, сторговал и перетащил ее к своей лошади. Потом пошли кое-что из мелочи закупили.
И говорит Филипп:
– - Ну, старуха, теперь нужно нам с тобой покупки спрыснуть, ты что будешь: сладкое или горькое?
– - Ну те к богу с горьким-то; отроду не любила.
– - Значит, сладкого. Ну, ладно.
И пошел Филипп, купил пару калачей больших, фунт меду и полштоф вина. Поставил он все это на траву и говорит:
– - Ну, ешь, старуха, вот тебе.
И придвинул он ей мед с калачами, а сам достал кошель из телеги, вынул оттуда два яйца печеных да хлеба краюху и стал водку пить и закусывать.
Выпил Филипп и рассолодел: лицо его раскраснелось, глаза осовели, расплелся он, как плеть, повалился на траву и запел песню.
Настасья стала тормошить, чтобы домой ехать. Насилу-насилу Филипп запряг лошадь и ввалился в телегу. Всю дорогу он то песню пел, то над женой трунил. Лошадь он гнал шибко. Настасья от такой езды даже охать начала.
– - И чего гонишь, -- говорила она, -- как цыган какой, Ведь так всю душу вытрясешь!
– - Небось. Чай, она крепко сидит-то, -- говорил Филипп и опять погонял лошадь. Приехали домой. Был вечер уже, скотину из поля пригнали. Ольга овец загоняла. Увидела она, что свекор пьяный, бросилась лошадь выпрягать.
– - Ай да молодуха, -- похвалил ее Филипп, -- так и надо, похлопочи, похлопочи… А то я… вишь, тово… клюнул маленько…
И он вывалился из телеги и поплелся в избу…
Выпрягла лошадь Ольга, убрала хомут, вошла в избу. Вынесла она пойло телятам и стала ужинать собирать.
После ужина постлала Ольга постель свекрам и пошла в сени, где у ней постель пристроена была, и легла спать.
Улеглись и Филипп с Настасьей… Настасья как довалилась до постели, так и заснула как убитая: шибко уходилась она в этот день. Но Филиппу что-то не спалось, разные думы заполонили его голову и сон отгоняли. Начались думы с того, что вот он телегу другую купил; стало представляться ему, как он другую лошадь купит и будут у него две лошади со сбруей; и будет их двор из первых в селе. И мерещилось мужику, что ему уже почет другой ото всех и уважение, и поп с ним стал ласково обходиться, компанию водить: то к нему придет, то к себе пригласит. И ведет он с ним разговоры задушевные.
Вспомнилось Филиппу, как он прежде жил и как теперь. И весело стало на сердце у него. 'Ведь вот, -- начал рассуждать он, -- что значит догадка. Не догадайся я тогда парня в Москву послать, може, и теперь так жили бы, ничего и не было бы, а то вот и поправились, и скоро, и хорошо. Хошь на старость в довольстве пожить приходится, а то что я жил-то: весь век в нужде да в горе, никогда просвета себе не видал и видеть не чаял. И не пришлось бы, если б не Андрюшка; он, спасибо ему, нашу жизнь переменил'.
И вспомнилась Филиппу вся его жизнь с самых молодых лет. Жил он с отцом. Мать его давно умерла. Жили они бобылями, отец корзинки да верши плел да продавал, тем и кормился, а он на мельнице жил в работниках. Когда пошел Филиппу двадцатый год, то раз приходит к нему отец, велит ему у хозяина домой отпроситься. Отпросился Филипп, пошли они домой. Дорогой и говорит ему отец, что женить его надумал. Есть у него в соседней деревне один приятель, а у приятеля есть дочь-девка, вот эту-то девку и сосватал он. 'Девка-то не больно, тово, -- говорит отец Филиппу, -- ну, да это не беда, зато с ней отец дает все хозяйство, лошадь с запряжкой, соху, борону да десять целковых деньгами. Плевать, что она не красива, зато крестьянами будем; хотя плохими, да все не бобылями: возьмем земли, будем работать. Хоть потруднее будет, да в своем углу'.
Филипп не противился воле отца, и хоть невеста ему не по душе пришлась, он все-таки согласился взять ее. Скоро и свадьбу сыграли…
Получил приданое Филипп, взял земли, стал крестьянство устраивать. Трудно ему было. Отец его
