пригласить избранных гостей… И чтоб официант был не болтлив!
Хозяин ресторана почтительно поклонился:
— Можете рассчитывать на меня, господин Мош! Вас и ваших гостей никто не побеспокоит. Вообще, сезон кончается, на отдельные кабинеты спроса почти нет… Так что можете считать, в вашем распоряжении весь этаж!
Папаша Мош удалился очень довольный, весело насвистывая какой-то мотивчик…
— Месье наденет фрак или смокинг?
— Ни то ни другое, Джон. Приготовьте мне просто пиджак.
— Месье остаётся дома? Но ведь месье не заказывал обед…
Господин Аскотт перестал завязывать галстук перед зеркалом и повернулся к своему камердинеру:
— Я не собираюсь обедать дома. И я прошу приготовить мне пиджак.
Джон исполнил приказание, но всё же заметил со скандализованным видом:
— Надеюсь, месье извинит меня, если я скажу, что с некоторых пор месье манкирует своим туалетом… Как, месье собирается идти обедать в ресторан и не надевает ни фрака, ни смокинга? Ни в Нью-Йорке, ни в Лондоне месье не позволил бы себе подобной некорректности!
Аскотт остановил речь своего слуги усталым жестом руки.
— Я поступаю так, как мне нравится, Джон, — сказал он, — и я терплю вашу воркотню только из уважения к вашим годам и вашей долгой службе у моего отца. Иначе я должен был бы сделать вам выговор за неуместную вольность, которую вы себе позволяете.
Старый слуга опустил глаза и обиженно заметил:
— Прошу месье меня простить. Но то, что я говорю, я говорю исключительно в интересах месье…
Вдевая цветок в бутоньерку пиджака, Аскотт спросил:
— Госпожа княгиня Дамидова сегодня не звонила?
— Нет, месье. Вот уже несколько дней как мы не имеем известий от госпожи княгини…
— Вот и хорошо! — неожиданно сказал Аскотт, поворачиваясь к камердинеру. — Надеюсь, так будет и впредь… Она мне надоела… потому что она кокетка и неблагодарная! Она полюбила другого… Что ж, тем хуже для неё!
Джон выразил хозяину свою полную солидарность:
— Месье совершенно прав, от этих великосветских дам больше хлопот, чем удовольствия… И если бы месье разрешил дать ему совет…
— Попробуйте, Джон…
— …То я порекомендовал бы взять в любовницы одну из хорошеньких актрис, каких много в Париже, или молоденькую добропорядочную модисточку, для которой это было бы большое счастье и которая очень любила бы месье…
Аскотт рассмеялся:
— Чёрт возьми, Джон! Вам сегодня приходят в голову прекрасные мысли! Хе-хе! Что вы скажете, Джон, если я в точности последую вашему совету?..
— Месье познакомился с подходящей девушкой из хорошего общества?
— Из хорошего?.. Ну, в общем, да… Но главное, сама она честная, спокойная, искренняя… Я даже начинаю в неё понемногу влюбляться…
С наивной радостью Джон потёр руки:
— Месье расскажет мне?..
Но Аскотт вдруг оборвал разговор, на его лице вновь появилось строгое и даже высокомерное выражение.
— Джон, дайте мне шляпу! — приказал он.
— Хорошо, месье…
— И трость…
— Вот она, месье…
— Джон, я вернусь поздно… Может быть, уже завтра… Ждать меня не нужно.
— Хорошо, месье… До свидания, месье…
— До свидания, Джон…
На площади Бастилии, в помещении стоянки для омнибусов, двое разговаривали вполголоса. Это были Мош, одетый в свой длинный редингот, с вечным и неизменным старым цилиндром на голове, и Нини Гиньон, скромно одетая в синюю грубошёрстную юбку, доходившую ей до щиколоток. На голове у девушки была соломенная шляпка с полевыми цветами.
Глядя на эту пару, случайный зритель принял бы их за мелкобуржуазное семейство: отец — добропорядочный мелкий служащий, дочь — учащаяся школы-пансиона, только что вышедшая из монастыря… И никто бы не догадался, что на самом деле перед ним были старый ростовщик с улицы Сен- Фаржо, запросто общавшийся со всяким уголовным сбродом, и вульгарная потаскуха, любовница убийцы, развращённая до мозга костей, несмотря на свой юный возраст…
— Чего это мы торчим на стоянке омнибусов? — проворчала она. — Не могли, что ли, пригласить меня в забегаловку да поднести пару стаканчиков от своих щедрот?..
— Ах ты негодница! — отвечал папаша Мош, подавляя улыбку. — Ты что, нарочно меня дразнишь? Я и так боюсь, как бы ты не ляпнула чего-нибудь в его присутствии…
Нини продолжала его поддразнивать:
— Конечно! И он поймёт, что я совсем не ангел, спустившийся к нему на крылышках с небес!.. И тогда вся твоя комбинация полетит к чёрту…
Папаша Мош отечески потрепал её по розовой щёчке:
— Ты для этого слишком умна… Комбинация и в твоих интересах! Да и кто не поверит твоему виду скромницы… твоим невинным глазкам!
Тут он прервал свои разглагольствования и быстро шепнул Нини:
— А вот и наш пижон… Постарайся покраснеть, когда он войдёт… Не забудь, что ты моя племянница…
— Да уж не беспокойтесь, дядюшка, — ответила Нини, прикусив губу, чтобы не расхохотаться.
В дверях появился Аскотт, одетый с иголочки, свежевыбритый, напомаженный, с огромным букетом цветов в руках…
После своего первого разговора с Нини на улице Сен-Фаржо Аскотт убедился, что, хотя он и произвёл на девушку благоприятное впечатление, завоевать её будет не так-то просто. Он понял также, что она испытывает большое уважение к своему дядюшке Мошу и готова повиноваться ему во всём. Поэтому путь к сердцу красотки лежал через её дядюшку.
Тогда Аскотт пригласил Моша пообедать с глазу на глаз. И хотя англичанин испытывал к старому ростовщику инстинктивное отвращение, он должен был признать, что Мош оказался довольно приятным сотрапезником, сыпавшим забавными анекдотами, способными на какое-то время рассеять его, Аскотта, сплин.
Англичанин очень ловко, как ему казалось, направил разговор на маленькую Нини, интересуясь её будущим, и кончил тем, что добился от Моша согласия пообедать втроём вечером следующего дня.
Бедный Аскотт! Он и не подозревал, в лапах какого хищника он оказался! А все его «хитроумные» манёвры в действительности были лишь осуществлением далекоидущих планов старого мошенника!
…Итак, ни о чём не подозревая, Аскотт явился на назначенное ему свидание на площади Бастилии, ровно в 7 часов 30 минут вечера, с цветами в руках и любовью в сердце…
В «Серебряном кубке» на протяжении всей трапезы папаша Мош упражнялся в остроумии, но его усилия пропадали втуне, поскольку всё внимание Аскотта было направлено на Нини. Молодые люди как бы случайно оказались сидящими рядышком на диване, в то время как дядюшка расположился напротив, по другую сторону стола. Он, казалось, пьянел всё больше и больше, а осмелевший Аскотт всё теснее прижимался к предмету своей страсти. Он то пожимал ей ручку, то обнимал за талию. Девушка вздрагивала, пыталась освободиться, но одновременно бросала на ухажёра многообещающие взгляды.
