Только быстро! — закричала Ута, и Аник, словно разбуженная этим криком, вскочила на ноги:
— Да, Ута, не волнуйся, я присмотрю.
Пока Гив перекладывал Горди, а женщины мыли стол и подтирали пол, Аник быстро приготовила кривые серебряные иглы и тонкие бараньи жилы, которые использовались для зашивки разорванных сосудов, длинные щипцы, употребляемые для удаления из ран посторонних предметов и осколков кости, а также для расширения раны. Она всегда делала это для отца Константина, а в последние недели и для Уты: ослабев во время болезни, отец Константин позволял ученице — под своим надзором, конечно, — заниматься операциями. Знакомое занятие чуть успокоило Аник, руки ее перестали дрожать. На всякий случай она обожгла в огне два тонких острых ножа — если надо будет углублять рану или удалять рваные лохмотья мяса, — и один плоский и тупой — для прижиганий.
Остуженной кипяченой воды осталось мало, и Аник поставила на огонь еще два котла.
Принесли князя и осторожно переложили на стол. Женщины освободили тело от остатков одежды. Аник было кинулась помогать, но Ута не позволила ей.
— Они справятся, — сказала девочка, — не утомляй прежде времени руки. Проверь еще раз, все ли готово.
— Но это же мой отец! — воскликнула Аник, чувствуя, что горло сжимает комок, а из глаз вот-вот польются слезы.
— Не думай об этом! — крикнула Ута, — думай о том, что это кто-то чужой, незнакомый, просто раненый… Аник, кроме нас с тобой никто не сможет этого сделать. Надо собраться, слышишь?
— Да, — кивнула Аник. Если она не сможет успокоиться, отец умрет. Она успокоилась.
— И учти, — продолжала Ута, — я могу устать, очень много рваных ран, и тогда заканчивать придется тебе. Сможешь?
— Смогу, — кивнула Аник.
Женщины омыли тело князя кипяченой водой, подготовив его к операции. Господи, он же старый! — подумала Аник с удивлением. Она никогда не думала о возрасте отца, но теперь, увидев его впалую грудь, поросшую седыми волосами, его худые ноги, она поняла, что отец ее старик.
— Надо бы вином, — пробормотала Ута сквозь зубы. Но вина не было, как не было и того загадочного продукта под названием «вино тройного гона», который упоминался в записках отца Константина. «Ва, а чем мы потом будем его кормить — он же не сможет теперь есть вяленое мясо», — мелькнула в голове Аник мысль, и пропала — как будто ее не было. Ута удалила всех из комнаты, оставив только Джоджо — чтобы удерживать князя, если тот будет дергаться под иглой. Последние два факела, сберегавшиеся отцом Константином именно для такого случая, укрепили в специальном приспособлении над столом, у двери поставили Гива, чтобы никто ненароком не вошел и не помешал. Ута и Аник опустились на колени по обеим сторонам стола. Аник не знала, о чем молится Ута. Сама она просила у Бога сил выдержать до конца. И чтобы не дрожали руки. И чтобы Ута справилась. И чтобы иглы не ломались. О здоровье для раненого, о том, чтобы он остался жив, отец Константин в таких случаях молиться не разрешал.
— Бог знает, что суждено этому человеку, — говорил он. — Не сбивай Господа с толку. О здоровье успеешь помолиться потом, когда все будет завершено.
— Готова? — спросила Ута.
— Да, — ответила Аник, чувствуя, как из головы вылетели все мысли, кроме относящихся непосредственно к операции.
— Начали!..
Они справились, только под конец у Уты дрогнула рука, и две последних раны — маленьких, не опасных — зашивала Аник. Джоджо, во время операции не издавший ни звука, переложил князя, так и не пришедшего в сознание, на свободную кровать, стоявшую во второй комнате лекарни.
— Он будет жить, госпожа? — обратился он к Уте. Странно было слышать это шавабское слово из уст горца — у айков не было принято звать кого-либо господином, даже верховного князя. Самым уважительным обращением к женщине было «дочь такого-то», или «жена такого-то», или «мать того-то». Но Аник поняла — после увиденного Джоджо стал уважать Уту, как самую почтенную женщину.
— Все в руце Божьей, — ответила Ута словами отца Константина. — Мы сделали все, что было в наших силах. Надо, чтобы кто-то посидел с ним ночью. Я сама вряд ли смогу, и Аник…
— Да, конечно, — кивнул головой Джоджо. — Я пришлю Нину.
— Нина справится, — сказала Аник и засмеялась, с ужасом чувствуя, что не может остановиться. Ей вторила Ута. От смеха девочки повалились на пол, из глаз их катились градом слезы. Джоджо, с удивлением, а потом с ужасом глядел на них.
— Воды, воды! — задыхаясь от смеха, крикнула Ута, — облей нас водой!
Джоджо сообразил, наконец, и вылил им на головы воду, приготовленную для мытья рук. Девочки успокоились, перестали смеяться, но еще всхлипывали.
— Это от напряжения, Джоджо, — объяснила Ута, — в таких случаях всегда надо лить на голову воду. А еще лучше дать пару пощечин. Но я не могла тебе этого сказать — это было так длинно для меня… — Ута хихикнула, Аник с беспокойством глянула на подругу, но припадок вроде бы не собирался повторяться.
— Ва, у нас руки! — Аник посмотрела на свои окровавленные руки, на лужу на полу.
— Нина здесь уберет, — успокоил их Джоджо, — идите, не беспокойтесь.
Девочки пошли к колодцу умыться.
День клонился к вечеру.
Странное зрелище предстало перед их глазами: повсюду во дворе лежали или сидели, прислонившись к чему-нибудь спинами, люди. Аник на минуту показалось, что все они мертвы, но могучий храп Гива, растянувшегося прямо перед дверью в лекарню, успокоил ее. Уставшие защитники крепости просто спали.
— Я сейчас лягу тоже, и просплю до завтрашнего вечера, — мечтательно сказала Ута, раскручивая ворот колодца. — Нет, даже до послезавтрашнего утра.
Аник оглядывалась по сторонам.
— Что, все спят, и никто не стоит на страже? — спросила она. — А вдруг каптары вернутся?
Из привратницкой башенки выглянул Кена.
— Ну, что там князь, дочь князя?
— Будем надеяться, — ответила Аник и спросила: — Кена, кроме тебя все спят, что ли?
— Восген с Размиком пошли в Дозорную башню, узнать, как там. Старший Грант расчищает источник — все эти твари загадили, тьфу! Арвик готовит еду — я велел ей сварить похлебку из мяса, и положить туда побольше крупы. Сегодня надо поесть хорошо, дочь князя, а завтра опять подтянем животы.
— Ой, я бы сейчас съела бы целого быка, даже и сырого, — зевая, сказала Ута. — А ты знаешь, дочь князя, что мы с тобой сегодня даже и не позавтракали?
— Так никто не позавтракал, мы с Арвик как раз пытались всех накормить, когда это каптары прорвались в крепость. Да, ты знаешь, Хильда умерла, а перед смертью ей было видение…
Аник не успела рассказать о видении, бывшем старой Хильде. Сигнальный колокол ударил в привратницкой, и, как по волшебству, спящие вскочили, дружинники хватались за оружие, и все — мужчины и женщины — бежали на стены.
— Что случилось, Кена, что там? — закричала Аник, взбираясь по огромным ступеням вслед за Утой, — опять каптары?
— Войско верховного князя! — крикнул Кена, переставая звонить, — я вижу меч и розу дома Гориса!.. И еще знамена — кабан Атанаса… Князь Горгий — это его три креста… Ва, королевский стяг, знамя короля Марка — серебряные ворота!
Аник, как ни вглядывалась в даль, не видела ничего, кроме темной массы, двигавшейся по ведущей из Твердыни дороги. То есть что-то вроде знамен она различала — шесты с развевавшимися на них тряпками, но что на этих тряпках изображено — как Кена мог такое разглядеть?
Масса миновала уже поворот дороги на крепость и потекла дальше — в сторону перевала. «Знамя! — вспомнила Аник, — у нас же есть знамя!»
— Кена, звони, звони в колокол, пусть слышат! Гив, огонь на сигнальную башню, пусть видят!
