По сторонам дороги звенели цикады, успокаивая и обещая мирную ночь после трудового дня. Пахло сеном и травами. И Аник не верилось в те ужасы, о которых рассказала ей Ута.
Но на повороте дороги на Красную гору Аник все-таки спросила:
— Джоджо, а это правда, что шаваб могут сжечь живого человека?
— Говорят, — ответил Джоджо, помолчав. — Сам я не видел, не знаю, но — говорят.
— Но это же ужасно! — воскликнула Аник, — они же люди, это же… Хуже каптаров!
— Вэ, дочь князя, они — испуганные люди, а когда человек боится, страшнее, чем он, твари не найдешь. Если к тому же ума у него маловато, то… — Джоджо не договорил.
— Но Ута — как они такое могли выдумать, что Ута — ведьма? Ведь она добрая, она никому никогда не причинила зла!
— Что такое зло, что такое добро — кто знает, — отозвался Джоджо. — Может быть, тем, кого она вылечила, лучше было бы умереть тогда, а не жить дальше. Никто не знает. Не думай об этом, дочь князя. Вы уедете, сплетни забудутся. Но Уте лучше не лекарить, это точно.
— Она говорит, что не может, что это у нее — ну, как тебе или мне разговаривать.
— Человек может молчать всю жизнь, если от этого зависит что-то важное, — задумчиво сказал Джоджо. — Есть такие монахи-молчальники. После принятия обета они не произносят ни слова, даже под угрозой смерти. Значит, обет для них важнее жизни. Вот и Ута должна выбрать, что для нее важнее — жить или лечить.
«То есть твоя жизнь или чужая», — подумала Аник и ужаснулась, представив, что ей бы пришлось делать такой выбор. Джоджо прав — лучше об этом не думать.
Недели летели одна за другой, и Аник не успела оглянуться, как наступил праздник Успения Богородицы.
Вещи были собраны и сложены в переметные сумы. Для Аник из табуна, схороненного во время нашествия в дальнем ущелье, привели резвую кобылу-трехлетку, белую, но с черной гривой и с черным хвостом. Для Уты предназначался конь из числа оставленных князем Горгием, на котором прежде ездила Аник. В провожатые были назначены пятеро дружинников, в том числе Джоджо как старший, и Нина. Князь оставался дома — он не настолько еще оправился от ран, чтобы решиться на дальний путь в столицу.
Ута в сопровождении родителей появилась в крепости, когда праздничный день клонился к вечеру. Аник начала уже беспокоиться. Собирались выехать завтра на рассвете, и, если Ута не придет, то в монастыре вместе с Аник останется Нина, а этого Аник совсем не хотелось. К тому же она беспокоилась — вдруг с ее подругой что-то случилось?
Но Ута пришла, с узелком в руках, в новом платье и новых башмаках. Глаза у нее были красные, как будто она плакала. Впрочем, уж наверное, плакала — сама Аник тоже готова была разрыдаться при мысли, что вот она уедет из дому надолго, на год, или два, и новые яблони в саду посадят без нее, и без нее состоится свадебный пир Горди и Арвик, и не скоро она увидит, как весной зацветут на склоне Красной горы маки — это из-за них и гора, и крепость получила свое название. Тяжело уезжать из родного дома, когда тебе пятнадцать лет.
Князь Варгиз долго беседовал с отцом Уты наедине. Наконец они вышли на крыльцо княжеского дома.
— Подойди, Аник, — сказал князь. — Я обещал сыну Йохана, что его дочь не будет чувствовать себя твоей служанкой. Прав ли я в своем обещании?
— Да, отец. Что бы ни случилось, Ута всегда останется моей подругой.
После случилось многое.
Аник выполнила обещание.
Девочки никогда больше не вернулись в родные горы.
Часть девятая. Мать Проклея
Горечь расставания с родным домом осталась позади, позабытая за новыми впечатлениями. Вначале людей видели редко, часто ночевали в лесу и в поле; но с приближением к сердцу страны, крепости Твердыне, селения попадались все чаще, и все больше путников и попутчиков встречались им на дороге. На ночлег теперь останавливались под крышей, однажды даже в крепости владетельного князя Баграта, но не в Приюте Орла, в которой жил сам князь, а в пограничной, небольшой крепостце без названия. А один раз заночевали в поселке шаваб.
Радостно, но и тревожно было теперь Аник, радовала и тревожила ее неизвестность: что сулит новая жизнь? И какой окажется незнакомая пока Аник тетка?
Ранней осенью, в пору сбора яблок, девочки увидели стены обители Святой Шушан впервые.
Это были древние стены, сложенные из нетесаного камня, покрытые мхом и увитые диким виноградом. Над стеной виднелись кроны деревьев и округлые крыши, увенчанные крестами.
Стояла обитель на вершине пологого холма. К деревянным, окованным железом воротам вела широкая дорога, мощеная булыжником. Здесь, у ворот, девочки расстались с дружинниками князя Варгиза — вход мужчинам в обитель был разрешен только по специальному дозволению католикоса.
В новую жизнь девочки вступили в сопровождении Нины, но скоро их покинула и она.
Мать Проклея, женщина святой жизни, уважаемая за пределами монастыря не меньше, а, пожалуй, даже и больше самого католикоса, имела маленькую слабость. Она не была чрезмерно горда или властолюбива, свою верховную власть в обители расценивала как крест, который надо нести, не судила слишком уж строго маленькие прегрешения воспитанниц и даже сестер, но болезненно воспринимала упадок древнего дома Варгизов и мечтала вернуть ему былое величие. Аник, дочь Варгиза, была последней в роду, и мать-настоятельница лелеяла надежду на будущий блестящий брак девочки, который позволит потомкам дома Варгизов занять подобающее им место. В конце концов, в жилах Варгизов текла кровь древних царей Айкастана, и хотя царская ветвь пресеклась тому уж почти триста лет — со смертью последнего царя, Давида Предателя, когда страна горцев попала под власть королей Межгорья, — мать Проклея была патриоткой и верила в лучшее будущее. В конце концов, айки были сильным и воинственным народом и могли вернуть себе независимость. И кто тогда, кроме Варгизов, сможет претендовать на древнюю корону?
К сожалению матери Проклеи, брат ее не разделял честолюбивых устремлений сестры. Варгиз хотел выдать дочь за человека, который стал бы хорошим хозяином для Красной Крепости — ведь девочка осталась единственной наследницей.
«Да хоть за пастуха! — говорил Варгиз сестре в последнюю их встречу. — Даже и лучше, если это будет пастух. У нас хозяйство простое, мы живем по старым обычаям, пиров и приемов не устраиваем. Для меня главное — чтобы Красная крепость оставалась крепостью, а не превратилась в развалины, что неминуемо, если выдать девочку за князя хорошего рода. Князья хорошего рода стремятся к жизни в столице, а не в маленькой приграничной крепости. А никакой управляющий не досмотрит хозяйство так, как сам хозяин».
«Ты говоришь, будто крестьянин! — сердилась мать Проклея. — Твой род, твоя кровь…»
«Вэ, перестань! — смеясь, возражал князь, — у крестьян кровь такая же красная, как и у князей, да и посвежее будет!»
Поэтому, когда при монастыре открылась школа для девочек из княжеских семей, мать Проклея сразу же замыслила взять Аник в школу. Пусть поучится хорошим манерам, пусть потрется среди родовитых горянок. К тому же монастырь был в нескольких часах езды от столицы, и мать Проклея разрешала воспитанницам бывать при дворе верховного князя. Кто знает, может быть, там Аник найдет свою судьбу — ведь второй сын верховного князя не женат еще, да и другие знатные юноши могут заинтересоваться девочкой. Мать Проклея боялась только, что отец не отпустит дочь — Аник шел уже пятнадцатый год, и ей уже совсем недолго оставалось до достижения брачного возраста.
