Аник возмутилась.
— Глупый обычай, плохой обычай! — сказала она гневно. — Ты — такая умная, такая добрая, такая прекрасная… Будь я мужчиной, я бы наплевала на все обычаи, посваталась бы к тебе…
— Сватались. Да я наплевать не могу, — сказала Астмик и встала.
— Однако уже поздно. Тебе пора спать. Тебе нужно быть красивой на завтрашнем пиру. Я была рада познакомиться с тобой, дочь Варгиза. И запомни — ты достойна всех песен, которые поют о тебе, и всех тех, которые споют когда-нибудь.
Аник еще спала, когда в ее комнату явилась мать Проклея в сопровождении сестры Гликерии. В это утро лицо сестры Гликерии было не постным, как вчера, но кислым, а щеки ее горели, будто бы ей надавали пощечин, и она недовольно поджимала губы.
— Что за негодницы эти девчонки! — сказала мать Проклея, когда Аник продрала, наконец, глаза, умылась и поздоровалась с матерью настоятельницей, поцеловав ей руку. — Ну, ничего, они будут примерно наказаны. Княжна Астмик сказала мне, что Фатьма подобрала для тебя новое платье, я хочу взглянуть…
Мать Проклея обвела комнату взглядом и увидела Берту, забившуюся в уголок из робости перед грозной монахиней.
— А это еще что? Снова шаваб? Не успели с прежней распрощаться…
— Это Берта, — сказала Аник и пояснила тетке, почему ей пришлось взять девочку к себе. Мать Проклея хмыкнула и нехотя кивнула.
— Да, ты права. Дитя это под защитой дома Варгиза, к тому же надо пресекать подобное беззаконие. Ты знала об этом? — обернулась мать Проклея к сестре Гликерии.
Белица покраснела еще больше.
— Да, но… — нехотя начала она, но мать Проклея прервала ее, гневно хлопнув ладонью по подлокотнику кресла.
— Знала, но не донесла! Как я могу полагаться на тебя после этого!
— Матушка!.. — сестра Гликерия скривилась, и слезы выступили на ее тусклых глазах.
— Немедля отправишься в монастырь святой Нины. Сию минуту!
Сестра Гликерия склонила голову и забормотала что-то о необходимости собраться в дорогу.
— Какие такие сборы? — нахмурилась мать Проклея. — Молитвенник при тебе, а более ничего белице и не требуется. Скажешь сестре Кетеван, что прислана исполнять епитимью до моего распоряжения. Ступай с Богом, дочь моя!
Сестра Гликерия поклонилась матери настоятельнице, поцеловала наперсный крест и вышла. Аник даже мороз по коже пробрал. Сестра Гликерия ей не нравилась, но, по ее мнению, наказание было слишком жестоким. Пожалуй, Уте еще очень повезло, подумала Аник, и мать Проклея действительно обошлась с ней мягко.
— Ну, где же платье? — нетерпеливо спросила тетка.
— Фатьма обещала принести утром, там нужно было ушить, подшить, — пояснила Аник. — И она сказала, что серебро к этому платью не пойдет, нужно золото с прозрачным зеленым камнем. Или вовсе без украшений.
— Где ж я тебе золото возьму? — удивилась мать Проклея. — Да еще с изумрудами! И без украшений нехорошо как-то, ты ведь древнего рода… Ну, да ладно, посмотрим, — мать Проклея, как видно, собралась провести с племянницей все утро. — Ты иди пока позавтракай, а я здесь посижу, подремлю. И этих своих шаваб возьми с собой, я распорядилась. Об этой твоей Уте мне вчера все уши прожужжали княгиня Джана и ее женщины… Да и о тебе тоже. Героини! — мать Проклея фыркнула, но не злобно, а, скорее, недоуменно.
— Матушка, но ведь это как-то… Мне вчера княжна Астмик сказала. Матушка, но ведь нечестно же! — Аник готова была расплакаться снова.
— Не тебе судить, — нахмурилась мать Проклея. — Люди говорят, значит, знают. Им, людям, виднее, чем тебе.
В трапезной нынче распоряжалась сестра София, молодая и приветливая. Она указала Уте и Берте на маленький столик в углу. Аник хотела было присоединиться к ним, но Ута покачала головой и шепнула: «Не надо. Не дразни их», — на что Аник со вздохом согласилась и заняла место за общим столом, подле толстой Русудан. Русудан приветливо кивнула Аник. Рот ее был уже занят едой.
— Ты видела сегодня Нину и Верико? — спросила она Аник, проглотив кашу. — Зареванные обе. Знаешь, за что их наказали?
Аник неопределенно пожала плечами. Врать ей не хотелось, но и сплетничать — тоже.
— Они что-то украли на кухне, — шепнула Русудан в ухо Аник. — Представляешь? — она округлила глаза и рот, показывая свое возмущение. — Здесь так хорошо кормят! Зачем им понадобилось воровать? — Русудан зачерпнула ложку каши, отправила ее в рот, предварительно подув, проглотила и задумчиво сказала: — А ведь если об этом узнают… Позор на всю страну! На них никто жениться не захочет. А Верико к тому же просватана, это ведь и жениху позор.
— Не узнают, если мы никому не скажем, — резко оборвала толстуху Аник. Есть ей расхотелось.
— Зачем мы? Женщины на кухне знают, каждая служанка в этом доме знает, думаешь, они смолчат, да?
— Это их дело. Главное, чтобы молчали мы.
Аник поковырялась в своей тарелке, проглотила две ложки каши, отодвинула тарелку в сторону. Девушки были наказаны по заслугам, но теперь Аник было их жалко. Действительно, позор на всю страну!
А Русудан уже болтала о другом. Каким-то образом тучная княжна узнала, что будут подавать на стол на пиру, и теперь со вкусом перечисляла блюда. У нее даже глаза разгорелись от предвкушения сытной и обильной пищи. Как будто она не позавтракала только что, а голодала два или три дня. Аник раздражало общество толстой дочки Саркиса, как никогда раньше, и она с нетерпением ждала конца завтрака.
Наконец сестра София прочла молитву, и девушки могли вернуться в свои комнаты.
Фатьма уже была здесь, уже показывала матери-настоятельнице платье, и мать Проклея с сомнением разглядывала слишком яркий, по ее мнению, наряд. Платье, вчера показавшееся Аник медно- красным, в утреннем свете было алым, словно свежепролитая кровь. Аник даже ахнула.
— Ничего, мерять будем, совсем другой вид будет, — сказала Фатьма и улыбнулась. — Еще лучше тот, зеленый.
Когда Аник надела платье и развернулась к тетке, та кивнула.
— Золотые руки у тебя, Фатьма. И глаз золотой.
Фатьма довольно засмеялась.
— Красный крепость. Красный платье. А? Хорош! Днем цвет другой, — добавила она деловито, — днем серебро можно. Вечером нет.
Украшения, отмытые и высушенные, принесли, пока Аник завтракала. Аник надела и их. Фатьма в восхищении затрясла головой.
— У, вредный девчонки сам себя наказал! Этот платье лучше тот! Все мужчины с ума сойдут, в ноги упадут, плакать будут! Ва!
Мать Проклея нахмурилась, но по легкой улыбке на ее губах Аник поняла, что тетушка не сердится, а наоборот, очень довольна.
— Спасибо, Фатьма, — сказала Аник. — Ты очень хорошая мастерица.
— Ва! — сказала Фатьма, улыбаясь. — На свадьбу зови, Фатьма придет, петь будет, плясать будет!
Через полчаса принаряженных девушек собрали в комнате для трапез и выстроили по парам. Пришла мать Проклея, посмотрела на воспитанниц, похвалила расторопность сестры Софии, отчего та зарделась и опустила глаза.
Потом вышла на середину.
— Дочери мои! — торжественно сказала мать Проклея, — нынче большой праздник для всех вас.
