обронила несколько слов в ответ на попытки княжны Астмик втянуть ее в общий разговор.
Но отказаться значило привлечь к себе лишнее внимание, а этого Уте тоже не хотелось.
Поэтому она тихо присела в уголке дивана, рядом с княгиней Анаис. Княгиня, даром, что совсем старуха, сидела, выпрямив спину, неодобрительно глядела на происходящее в комнате и бурчала себе под нос, что в старые времена такое вот времяпрепровождение считалось распутным, и никто бы такого не допустил — девушки с мужчинами вместе ужинают, а потом еще и разговоры разговаривают, стыд и позор, и разнузданность, а княгиня Джана слишком ленива, чтобы следить за поведением младшего поколения…
Ута не слушала воркотню старухи. Она и так знала, что такой совместный ужин, как сегодня, да еще с вином и песнями — не по горскому обычаю, и что не только в старые времена, но и сейчас княжну Астмик могли бы осудить, как распутницу, не будь она дочерью верховного князя, и не живи она в столице. Но у народа Уты, у шаваб, такое времяпрепровождение считалось в порядке вещей, и распутства в нем видели не больше, чем, например, в совместной работе в поле, на уборке урожая. Даже, пожалуй, в поле опаснее — стога кругом, и все заняты работой, никто ни за кем не наблюдает, не то, что тут — и старая княгиня, и белица зорко глядят, чтобы чего не случилось…
Ута за своими мыслями не сразу обратила внимание, что княжна Астмик подзывает ее к себе.
— Вот, Марк, — сказала Астмик, — это Ута, которой необходимо помочь попасть в Дан.
И добавила несколько слов на языке равнин.
Король Марк, стоявший рядом с княжной, глянул на нее исподлобья, что-то сказал.
Ута решила, что она не понравилась королю.
— Ах, дочь князя, — быстро произнесла она, — стоит ли королю забивать голову такой ерундой, как девчонка из шаваб! Как-нибудь доберусь я до Дана…
Княжна Астмик рассмеялась нежным и переливчатым смехом.
— Король Марк сказал, что даже не ожидал, что так высоко в горах расцветают такие цветы. Он будет рад помочь тебе.
Король еще что-то сказал, теперь Ута уловила в его речи знакомое имя: Илларий.
— Король Марк поручит тебя заботам отца Иллария, — перевела Астмик. — Вы, кажется, с ним знакомы?
Ута кивнула.
— Ну, вот и хорошо! — снова засмеялась княжна. — Но король говорит, что домой он вернется не скоро. Придется тебе поскучать пока в Твердыне. Однако ты сегодня бледненькая. Ты устала? Тогда иди отдыхать; пожалуй, тебе скучны наши речи.
Ута, обрадованная, удалилась.
Она легла, но долго не могла уснуть. Из покоев княжны доносились звуки мужского хохота, нежный смех княжны, громкий разговор, потом и музыка. Должно быть, пел кто-то из горских князей, аккомпанируя себе на сабзе. Пела княжна Астмик, грустную горскую песню о несчастной Ахтамар. Пели и межгорские витязи — благородный Балк, или, может быть, сам король.
Новая жизнь обещала Уте много нового — но вот что именно?
Ута едва успела погрузиться в изучение толстого манускрипта под названием «Целебные травы юга», когда почувствовала, как что-то тяжелое наваливается ей на грудь. Эта тяжесть увеличивалась и будто бы приближалась.
Ута вскочила.
В библиотеке верховного князя было малолюдно, старый монах в углу у открытого в сад окна делал выписки из какого-то толстого тома, да возился у своего стола хранитель библиотеки отец Киракос. Оба оторвались от своих занятий и удивленно поглядели на Уту.
Но Уту не волновало их удивление. Она чувствовала, что должна бежать, только вот куда?
Даже не положив манускрипт на место, Ута выскочила из библиотеки в пустой просторный зал. Библиотека находилась в нежилой части крепости, а зал использовался для приемов.
Ута задержалась на несколько мгновений, чтобы сориентироваться, и помчалась, повыше подобрав свою пышную юбку, в сторону покоев верховного князя.
У двери, ведущие во внутренние покои княжеской семьи, путь ей преградили два дружинника верховного князя.
— Тебе нет туда хода, девушка, — сказал один из них, презрительно дернув усом. — Не думай, что если дочь верховного князя поселила тебя в своих покоях…
— Но мне нужно, мне нужно туда! — с рыданием в голосе воскликнула Ута. — Мне правда туда нужно!
— Не шуми, — сухо обронил второй дружинник. — Там смертельно больной князь, и сам католикос пришел, чтобы принять у него глухую исповедь.
— Князь Горис? — удивленно спросила Ута. Она видела князя во время торжеств, и он не показался ей больным.
— Нет, князь откуда-то с севера. Он друг верховного князя, и его привезли нынче утром.
Дверь отворилась изнутри и оттуда выглянул Джоджо, старший дружинник князя Варгиза.
— Госпожа Ута! — воскликнул он удивленно, — сама судьба послала тебя сегодня! Князь Варгиз при смерти, может быть, ты сможешь чем-то помочь?
И отодвинул дружинников.
Ута вбежала в комнату, наполненную людьми, в основном знакомыми Уте по Красной Крепости. Был тут Гив, был Горди безрукий, другие дружинники, имен которых она не помнила. Люди расступились, пропуская ее и Джоджо.
Перед закрытой дальней дверью Джоджо остановил Уту, поймав ее за рукав.
— Погоди, — сказал он. — Там католикос. Нельзя прерывать исповедь…
Ута сердито сбросила руку Джоджо.
— Может быть, я успею помочь, и исповедь не будет уже нужна! — воскликнула она гневно.
И открыла дверь.
Здесь тоже были люди, не так много, как в предыдущей комнате. У постели, на которой лежал тяжело дышавший князь Варгиз, сидела сестра Гликерия, памятная Уте, и растирала больному ноги.
— Холодеют, — сказала сестра Гликерия, и скривила губы, будто скрывая злорадную усмешку. — Отходит.
— Отойди, — скомандовала Ута, глядя на князя. Теперь она не только чувствовала боль и тяжесть в своей груди, но и видела ясно больное место, как будто кожу и мышцы князя кто-то отрезал, отодвинул, и сердце князя обнажилось.
Внутри сердца одна из перегородок истончилась и прорвалась, и каждое биение сердца, прогоняя кровь по сосудам, делало отверстие все больше, колыша оторвавшийся лоскуток. Ута со стоном опустилась рядом с князем на колени.
Если бы она могла на самом деле разрезать кожу и мышцы, и сердце тоже, так легко было бы подшить этот надорвавшийся лоскуток! Ута ясно представляла себе маленькие аккуратные стежки, которые она наложила бы вот тут, и тут, и стянула бы ранку, и кровь больше не увеличивала бы отверстие, и сердце князя бы не болело… Говорят, монахи монастыря святого Саркиса разрезают иногда тело больного, чтобы удалить поврежденный орган, но ведь не сердце же!..
Вдруг Ута с удивлением увидела, как края ранки сходятся, скрепляются именно в тех местах, где она мысленно накладывала стежки, как отверстие в перегородке уменьшается, и сердце князя не трепещет более, словно подбитая птица. Ута вскочила.
— Он дышит ровнее, — с удивлением сказал кто-то за ее спиной, — и губы его порозовели…
Наконец сердце князя забилось ритмично, хотя пока слабо. Князь открыл глаза.
Ноги Уты подкосились, и она упала бы, если бы Джоджо не подхватил ее под локоть.
— Что я сделала? — спросила Ута удивленно. — Как я это сделала?
Теперь она ясно видела людей, бывших в комнате, и узнавала их. Кроме упомянутой уже сестры Гликерии и Джоджо, у ложа князя Варгиза были католикос отец Варпет, верховный князь Горис, старший сын верховного князя и князь Баграт.
