Приемная католикоса ничем не напоминала маленькую захламленную комнатку, где принимала своих посетителей мать Проклея, настоятельница обители святой Шушан.
Здесь было просторно и строго.
На окнах тяжелые занавесы, еще не опущенные, на стене икона святого Саркиса с одиноко горящей перед ней свечой. Стол — большой, пустой, только чернильница с пером и поднос с песком, чтобы промокать написанное. И ни одной бумажки, ни клочка пергамента.
Худой монах, опустив глаза, скользнул мимо Уты, вышел, тихо притворив за собой дверь.
Уте показалось, что в комнате никого нет.
Она сделала маленький осторожный шаг вперед, к столу.
Легкий шорох заставил ее оглянуться.
Отец Варпет сидел в кресле в углу комнаты, терявшемся в тени вечерних сумерек. Рядом с ним стоял столик с раскрытой книгой. Вряд ли он мог читать ее — в комнате было слишком темно.
Перед креслом стояла низенькая скамеечка, отец Варпет жестом указал на нее Уте, приглашая присесть.
— Я много слышал о тебе, девица из шаваб, — сказал он, разглядывая Уту, скромно присевшую на скамеечку и сложившую руки на коленях. — Я думал, врут легенды, повествующие о твоих чудесах. Однако то, чему я стал свидетелем ныне… Я принял постриг в монастыре святого Саркиса, и, хотя так и не стал целителем, кое-что понимаю в лекарском деле. Ты действительно вернула сегодня жизнь умирающему, Ута, дочь Волофа.
Ута смутилась. Она мало чего боялась, но католикоса робела.
— Прежде я такого не делала, отец Варпет, правда… Я лечила, да, но обычным способом, при помощи лекарств, трав и растираний. А сегодня — я сама не знаю, как это получилось!
— Молилась ли ты о Божьей помощи в ту минуту? — строго спросил отец Варпет? — Молилась ли ты о том, чтобы больному было ниспослано исцеление?
— Я? — Ута на мгновение задумалась, вспоминая ужас, с которым она увидела больное сердце князя Варгиза, свою досаду на то, что тут она ничем не может помочь, и горечь от того, что спешка была напрасной, что князь Варгиз вот-вот умрет…
— Нет, — покачала она головой. — Я так торопилась к князю Варгизу, что позабыла о молитве, хотя отец Константин и предупреждал о необходимости помолиться перед тем, как приступать к целительству. Но он не велел молиться об исцелении, а только о твердости руки и чтобы не ошибиться в лечении… А тут — мне казалось, что я уже не успела. А потом оно как-то… сделалось.
— Само собой? — строго спросил отец Варпет.
Ута опустила глаза.
— Веришь ли, отец Варпет, я сама не знаю, как это получилось.
Уте не хотелось рассказывать католикосу о своем даре. Почему-то ей казалось правильным сохранить это в тайне. А ведь прежде она не стеснялась о нем говорить, не хвасталась, конечно, но и не скрывала. Правда, тогда ее соплеменники еще не считали ее ведьмой.
— Жаль, жаль… — отец Варпет покачал головой и задумался. — Я надеялся, что ты можешь научить такому наших братьев из монастыря. Но раз ты сама не знаешь, как…Я надеюсь, ты веришь в Бога, Ута, дочь Волофа?
— Да, конечно, — сказала Ута слегка испуганно. «Начинается!» — подумала она, и, быстро перекрестившись, протарабанила символ веры — на своем родном языке, конечно.
Отец Варпет отмахнулся:
— Я верю тебе, верю, и вовсе не обязательно произносить здесь свои неблагозвучные молитвы. Приближенный князя Варгиза рассказал мне кое-что о тебе, и что тебя в твоем родном селении называют ведьмой. Но я не вижу в тебе зла, девица.
Ута, вспыхнув, опустила глаза.
— Ты будешь принята в семью князя Варгиза, официально удочерена им. Ты не будешь именоваться «дочь Варгиза», но «дочь князя из рода Варгизов» — так хотел князь Варгиз защитить тебя от твоих соплеменников, по словам его приближенного. Со смертью князя Варгиза ты перейдешь под опеку верховного князя, до тех пор, пока он не найдет тебе мужа. Или, может быть, ты найдешь себе мужа сама?
Ута почувствовала, что краснеет еще больше.
— Я не думала еще о замужестве, только о целительстве, — прошептала она.
— Чтобы стать дочерью горского князя, тебе нужно будет сменить веру, — сказал отец Варпет мягко, почти сочувственно. Ута дернулась, как от удара и посмотрела в лицо католикосу. Он действительно сочувствовал ей — это Ута увидела по его глазам.
— Я понимаю, шаг этот непрост, — продолжал отец Варпет все так же мягко. — Но и не так тяжел, как может показаться. Меняют же веру женщины, когда выходят замуж за иноплеменников, иногда и мужчины меняют веру… Принуждать тебя никто не будет, но это обязательное условие. Подумай несколько дней, прежде чем дать окончательный ответ, дочь Волофа. Я думаю, спасение жизни иногда стоит такой жертвы — и вы, шаваб, и мы, айки, веруем в одного и того же Господа Нашего Иисуса, но несколько по- разному. И — если ты сменишь веру, и если ты не помышляешь о муже, но помышляешь о целительстве, ты сможешь принять постриг и стать одной из целительниц обители святой Шушан. Подумай! — с этими словами отец Варпет отпустил Уту.
— Вэ, дочь князя из рода Варгизов! — развеселилась Аник, употребив простонародное «вэ», от которого уже успела слегка отвыкнуть за год без малого в монастырской школе. — Будешь мне как бы сестрой!
Уту порадовало веселье Аник, до тех пор понурой и грустной, озабоченной состоянием отца. Но вспышка веселья была недолгой, Аник снова погрустнела.
— Не тревожься, — сказала Ута. — Твой отец поправится. Давай сейчас сходим, навестим его перед ужином.
— Я не хочу есть! — испуганно воскликнула Аник. — Я не смогу есть, сейчас, когда отец…
— Ты увидишь его и успокоишься, — строго произнесла Ута. — Я не узнаю тебя, Аник, тебя за эти дни словно подменили. Ты всегда умела держать себя в руках, и не вести себя так, будто ты… — Ута подыскивала сравнение, которое побольнее укололо бы подругу, заставив вспомнить о долге, — будто ты — княжна Тамара!
Аник выпрямила спину, словно проглотила длинную палку. Глаза ее загорелись гневом, как в былые времена, еще в Красной крепости… Но тут же погасли. Аник разрыдалась.
— Я хуже, хуже! — рыдала она, — я такая мерзавка!..
Ута забеспокоилась. Она и прежде видела странное состояние дочери Варгиза, но относила его на счет тревоги об отце.
— А ну, давай, рассказывай! — скомандовала она решительно, — что ты там такого натворила?
— Пока еще ничего, — всхлипнула Аник, утерла кое-как слезы, шмыгнула носом. Она слегка успокоилась. — Пока еще ничего, о чем бы стоило говорить.
— А такого, о чем бы говорить не стоило? — неумолимо продолжала допрос Ута. — Аник, мы с тобой подруги, и почти сестры. Кому ты можешь рассказать, как не мне?
Аник с тоской устремила взгляд куда-то в стенку, мимо Уты, еще раз шмыгнула покрасневшим носом.
— Мне стыдно, Ута, но я, кажется, влюбилась…
Ута фыркнула:
— Кажется! Ну и пусть тебе кажется, в этом нет ничего дурного! Или ты влюбилась в человека, недостойного тебя?
— Ах, ты не понимаешь! — снова разревелась Аник, — это я, я недостойна его, а он достоин самой прекрасной девушки во всем мире!.. Но я мерзавка не поэтому, а потому, что я влюбилась, и размечталась, и думала только о нем, — вернее, Аник произнесла это с благоговением, словно бы с большой буквы: «О Нем!».
— А об отце совсем забыла, — упавшим голосом продолжала Аник. — А я должна была подумать,
